Ярроу появился на сцене и заговорил, глупо подражая конферансье из мира шоу-бизнеса «Вы хотите услышать еще?» Я следил за пространством за сценой, где Нойвирт с Гроссманом совершали забег на длинную дистанцию до «артистической» палатки, пытаясь убедить Дилана вернуться на сцену. В конце концов Ярроу объявил, что он вернется «с одной только гитарой» (сильный шум). Дилан прошагал к микрофону и закрепил на шее подставку для губной гармошки. «У кого-нибудь есть гармошка со строем „ми”?» Только в Ньюпорте вслед за такой просьбой на сцену мог обрушиться дождь из полдюжины гармошек.
Он пел «Mr Tambourine Man» просто блестяще, вернув песню себе после легковесной версии The Byrds. Кроме того, это был сигнал тем, кому могло доставить удовольствие его возвращение к акустической сдержанности: сегодня «Blowin’ in the Wind» не будет. Дилан оставил позади назидательный мир политической песни. Теперь он пел о своей декадентской, эгоцентричной, яркой внутренней жизни. Он закончил выступление песней «It’s All Over Now, Baby Blue» с презрением выплевывая текст в адрес старой гвардии.
После перерыва судьба и ошибочно определенный порядок выступления артистов сообща привели к тому, что перед опустошенной публикой прошествовала череда усталых и не блещущих оригинальностью представителей «нью-йоркской школы»: Оскар Бранд, Ронни Джилберт, Лен Чандлер и в заключение — Peter, Paul & Маrу. Даже поклонники последних, казалось, чувствовали, что перед ними люди, чье время ушло.
Атмосфера на поляне за сценой была мрачной и безмолвной: исполнители старшего поколения в одном месте, молодые — в другом. Значимость многих переломных событий становится очевидной только по прошествии времени, но этого — была ясна сразу. Старая гвардия повесила головы, потерпев поражение, в то время как к молодым, далеким от того, чтобы праздновать триумф, пришло отрезвление. Они поняли, что в их победе заключена смерть чего-то прекрасного. Бунтари были как дети, которые искали что-нибудь, чтобы сломать, и, глядя на обломки, осознали, какой прекрасной была эта вещь. Фестиваль уже больше никогда не будет таким, как прежде, так же как и поп-музыка, и «молодежная культура». Всякий, кто хочет описать историю шестидесятых как путешествие от идеализма к гедонизму, может отметить вехой момент около 9.30 вечера 25 июля 1965 года.
Два лагеря даже не могли вынести обсуждения какого-то альтернативного финала вместо «We Shall Overcome», поэтому предложить что-то пришлось Джорджу. Он играл на рояле, в то время как разношерстная группа певцов энергично взялась за «When the Saints Go Marching In». Споукс Машияне исполнил соло на свистульке. Охрана растворилась: с одной стороны сцены какой-то жирный диск-жокей из Провиденса и Джоан Баэз танцевали, дрыгая руками и ногами и вращая бедрами. Это выглядело ужасно, как пародия на волнующие финалы предыдущих лет. Я заметил Пита Сигера, разговаривающего с Мелом Лайманом — это было невероятно, это был первый настоящий контакт между двумя группировками. Сигер попросил меня сделать так, чтобы в конце весь свет на сцене был потушен, а один микрофон остался включенным.
Осветительные приборы погасли, зажглось дежурное освещение у выходов, и люди начали группами выходить. В это время в полнейшей темноте Мел появился на сцене, сел на краю, вытащил губную гармошку и начал играть «Rock of Ages». Песня отдавалась эхом по пустеющему полю битвы, при этом никто не мог видеть, откуда она исходит.
Мел был разносторонним человеком и, не в последнюю очередь, умелым манипулятором людьми. В тот день он объявил товарищам по Jim Kweskin Jug Band, что покидает группу, чтобы, как стало известно, занять должность хранителя марихуаны на огороженном участке Гроссмана в Вудстоке. Вскоре он основал пользовавшийся дурной славой культ «Аватар» в районе Форт-хилл города Роксбери, недалеко от Бостона Однако Лайман всегда оставался чудесным исполнителем на губной гармошке. Он не был блюзменом, как Баттерфилд, он был музыкантом из Аппалачей, перекладывающим для губной гармошки звучание «хай лонсам»[94], характерное для вокальных стилей стародавних времен. К тому времени, когда Мел закончил первый припев старого гимна, люди за сценой и на пространстве перед ней остановились, чтобы послушать. Он продолжал играть, и с каждым повтором мелодия становилась все более трогательной. Люди с обеих сторон тихо плакали. Минут через десять, Мел Лайман остановился, положил микрофон на край сцены и ушел. Никто не аплодировал. Люди обнимались, утешая друг друга, потом медленно собирали свои пожитки и удалялись в ночь.
Старая гвардия, как я думаю, в большинстве своем отправилась спать. Остальные собрались в баре, где должна была играть ритм-секция Баттерфилда Когда люди начали танцевать, атмосфера уныния улетучилась. Пиво лилось рекой, вечеринка становилась все более бурной, танцы — исступленными, а Сэм и Джером никак не отмечали то, что разные певцы и музыканты появлялись на сцене и уходили с нее. Перед рассветом, когда я покинул бар, вечеринка еще гудела вовсю. Я поехал обратно в особняк, в занимаемую мной комнату горничной, с грустью думая о Пите Сигере. Я сомневался, что он когда-нибудь сможет одобрительно отнестись к случившемуся. И не было никакого смысла гадать, к лучшему это или нет. Все, что мы могли сделать, — это нестись в будущее на волне последствий того, что произошло в тот вечер.
Глава 13
Пол Ротшильд отблагодарил меня сполна за подсказку с Баттерфилдом, подыскав мне работу. Я думал, что упустил свой шанс попасть на фирму Elektra, когда напился на вечеринке и высказал Джеку Хольцману все, что я думал о том, как он ведет дела в Европе. Однако в сентябре Пол вызвал меня в офис фирмы. Хольцман решил, что настало время открыть представительство в Лондоне, и подбил меня на сотрудничество, предложив место его главы.
Я уведомил об этом Джорджа и стал проводить послеполуденные часы на фирме Elektra, обсуждая бюджеты, гастроли, сделки по распространению пластинок фирмы и продвижение ее артистов. Наибольший энтузиазм вызвал у меня проект, над которым работал Пол — это было типично ротшильдовское сочетание творчества и прагматизма Наша несостоявшаяся фолк-рок-группа дала жизнь авторскому тандему Себастиана и Яновски, который перерос в группу The Lovin’ Spoonful. Перед тем как подписать контракт с акулами Brill Bilding из фирмы Kama Sutra Records, они бросили Полу «утешительную кость» в виде четырех номеров. Добавив невыпущенные ранние дубли для альбома Баттерфилда и несколько композиций других артистов Elektra, Пол получил почти достаточное количество материала для «электрического» продолжения своего успешного акустического альбома Blues Project, вышедшего в предыдущем году. Чтобы помочь Полу, я вызвался завершить его сборник записью той британской блюзовой команды, которую подпишу, как только приземлюсь в Лондоне. Хольцман боялся, что я рассматриваю свою работу как поиск новых артистов, в то время как он хотел, чтобы я сосредоточился на продвижении Джуди Коллинз, Фила Оукса, Тома Раша и The Paul Butterfield Blues Band в Англии. Но моя идея нравилась Ротшильду, поэтому Джек возражать не мог.
Вечером накануне моего отбытия в Лондон я сидел в офисе Хольцмана, как вдруг свет замигал. Джек изо всей силы нажал на кнопку внутренней связи: «Эй, клоуны из студии мастеринга, что за хрень вы там устроили с электропитанием?» Тут я выглянул из окна двадцать четвертого этажа в сторону Ист-Ривер и увидел, как невидимая рука выключает весь свет в Квинсе. Гигантские шаги проходили маршем вниз по Ист-Ривер, по очереди отключая Йорквилл, Мюррей-Хилл и Лоуэр Ист-Сайд, затем Бруклин, оставляя освещенным только здание авиакомпании Pan American World Airways. Но вот и оно замигало, потом погрузилось во мрак. Это было великое нью-йоркское «затмение» 1965 года.
Я провел вечер, гуляя по улицам, заполненным людьми, выпивая в освещенных свечами барах Ист-Виллидж вместе с приятелем, только что купившим лофт[95] в бесперспективном округе Каст-Айрон, который вскоре станет известен как Сохо. Ребята с электрическими фонариками управляли движением транспорта, а весь город будто был вовлечен в одну вечеринку, на которой царила самая добродушная атмосфера. Когда через двенадцать лет произошло следующее «затмение», по всему городу прокатилась волна грабежей и люди прятались за закрытыми дверями.
Оказавшись в Лондоне, я тут же отправился на поиски моей блюзовой команды. Месяц прочесывания клубов Вест-Энда и страниц Melody Maker привели меня к заключению, что все хорошие группы уже заняты. Никто не хотел быть Диком Роу, тем сотрудником отдела артистов и репертуара фирмы Decca, который отверг The Beaties. Если группа была хоть сколь-нибудь стоящей, ее быстро подписывали. На этом «маленьком тесном острове» не было широких пространств, как в Америке, полных томящимися в безвестности музыкантами, оттачивающими свои зубы.
