Они пришли вместе через несколько минут. Вьянелло придержал открытую дверь, пропуская ее вперед. Когда они оказались внутри, Брунетти закрыл окно, и сержант, вечно неприветливый и похожий на медведя, подтащил стул к столу Брунетти и держал его, пока синьорина Элеттра не села. Вьянелло ли это?
Усевшись, синьорина Элеттра выложила на стол единственный листок бумаги.
– Это из Рима, синьор. – В ответ на его невысказанный вопрос она добавила: – Они обнаружили отпечатки пальцев.
Письмо на бланке полиции карабинеров с неразборчивой подписью утверждало, что отпечатки пальцев с телефона Семенцато совпадают с отпечатками Сальваторе Ла Капра, двадцати трех лет, постоянно проживающего в Палермо. Несмотря на молодость, Ла Капра имел на своем счету значительное количество арестов и обвинений: вымогательство, изнасилование, нападение, покушение на убийство и связи с известными членами мафии. Все эти обвинения были одно за другим сняты в ходе затяжных расследований, тянувшихся от ареста до суда. Три свидетеля по делу о вымогательстве исчезли; женщина, заявившая об изнасиловании, забрала свое заявление. Единственное, за что Ла Капра был осужден, это превышение скорости, за каковое нарушение он уплатил мизерный штраф в размере четырех с половиной тысяч лир. Далее сообщалось, что Ла Капра не работает и живет со своим отцом.
Закончив читать, Брунетти взглянул на Вьянелло.
– Ты это видел?
Вьянелло кивнул.
– Почему имя звучит знакомо? – спросил Брунетти, обращаясь к обоим.
Синьорина Элеттра и Вьянелло заговорили одновременно, но Вьянелло, услышав ее, замолчал и махнул ей, чтобы продолжала.
Она не продолжила, и Брунетти поторопил ее: «Ну?», проклиная все эти чертовы галантности.
– Архитектор? – спросила синьорина Элеттра, и Вьянелло согласно кивнул.
Этого было достаточно, чтобы Брунетти вспомнил. Пять месяцев назад архитектор, занятый масштабной реставрацией палаццо на Большом Канале, дал показания против сына владельца палаццо, заявив, что этот сын угрожал ему расправой, если работа над проектом реставрации, продолжавшаяся уже восьмой месяц, еще затянется. Попытки архитектора объяснить проволочки трудностями в получении разрешений на перепланировку были отметены сыном, который предупредил, что его отец не привык ждать и что с теми, кто не угодил ему или его отцу, часто случаются всякие нехорошие вещи. На следующий день, еще до того, как полиция успела отреагировать на жалобу, архитектор уже снова появился в квестуре с заявлением, что он все не так понял и никто ему не угрожал. Обвинение было снято, но рапорт был написан и прочитан всеми тремя, и все они теперь вспомнили, что жалоба поступала на Сальваторе Ла Капра.
– Я думаю, надо бы проверить, дома ли синьорино Ла Капра или его папа, – предложил Брунетти. – И, синьорина, – добавил он, обращаясь к Элеттре, – не могли бы вы посмотреть, что найдется на его отца, если вы не заняты чем-нибудь другим.
– Конечно, Dottore, – сказала она. – Я уже заказала обед для вице-квестора, так что займусь этим немедленно. – Улыбаясь, она встала, и Вьянелло, как ее тень, двинулся перед ней к двери. Он держал дверь, пока девушка выходила из кабинета, потом вернулся на место.
– Я видел жену, синьор. То есть вдову.
– Да. Я читал твой отчет. Очень уж коротко.
– А коротко и было, – сказал Вьянелло ровным голосом. – Говорить нечего. Она обессилела от горя, даже говорить может с трудом. Я задал ей несколько вопросов, но она все время плакала, так что пришлось прекратить. Я не уверен, что она поняла, зачем я там оказался и почему задаю вопросы.
– Это была настоящая скорбь? – спросил Брунетти. Оба, проработав в полиции много лет, повидали достаточно скорбящих, по-настоящему и притворно, этого хватило бы на несколько жизней.
– Я думаю, да, синьор.
– Какая она?
– Ей около сорока, на десять лет моложе него. Детей нет, так что он был для нее всем. Не думаю, что ей здесь уютно.
– Почему? – спросил Брунетти.
– Семенцато был венецианцем, а она с юга. С Сицилии. И ей тут никогда не нравилось. Она сказала, что хочет уехать домой после того, как все это закончится.
Брунетти поразился, как много нитей в этом деле тянется на юг. Конечно, место рождения женщины не должно было бы навести его на мысль о ее участии в преступном сообществе. Сказав себе это, он произнес:
– Надо бы поставить прослушку на ее телефон.
– Синьоры Семенцато? – В голосе Вьянелло слышалось удивление.
– О ком мы только что говорили, Вьянелло?
– Да я же с ней только что встречался, и она еле может встать. Она не изображает скорбь, синьор. Я могу поручиться.
– Ее скорбь не вызывает сомнений, Вьянелло. Дело в ее муже. – Брунетти еще хотелось понять, насколько вдова была посвящена в махинации своего супруга, но при внезапно ощутившем себя рыцарем Вьянелло об этом лучше было помалкивать. Вьянелло проворчал:
– Даже если по этой причине…
Брунетти прервал его:
– Что там сотрудники музея?
Вьянелло позволил себя отвлечь.
– Им вроде бы нравился Семенцато. Он был деловым, находил общий язык с профсоюзами и, что самое ценное, предоставлял людям полномочия, по крайней мере в тех границах, в каких позволяло министерство.
– Что это значит?
– Он позволял хранителям решать, какие картины надо отправлять на реставрацию, какую технику при этом использовать, когда приглашать экспертов со стороны. Из того, что я узнал от тех, с кем разговаривал, прежний директор настаивал, чтобы все делалось под его руководством, а это значило, что все затягивалось, потому что он вникал во все детали. Большинство предпочитало Семенцато.
– Еще что-нибудь?
– Я вернулся в тот отсек, где кабинет Семенцато, и посмотрел все еще раз при дневном свете. Там есть дверь, которая ведет в левое крыло, но она заколочена. И через крышу там тоже никак не проникнуть. Так что они пришли по лестнице.
– Прямо мимо поста охраны, – закончил за него Брунетти.
– И еще раз мимо него на обратном пути, – недружелюбно добавил Вьянелло.
– Что в тот вечер было по телевизору?
– Повтор «ColpoGrosso»,[28] – ответил Вьянелло так быстро, что Брунетти задался вопросом, не сидел ли сержант в тот вечер переэ экраном, вместе с половиной Италии наблюдая, как мини-звезды избавляются от одежды, предмет за предметом, под возбужденные выкрики аудитории в студии. Если бюсты были внушительные, воры, пожалуй, могли прийти на площадь Сан-Марко и унести собор, и никто бы этого не заметил до следующего утра.
Разумнее было сменить тему.
– Ладно, Вьянелло, не сочти за труд побеспокоиться, чтобы ее телефон взяли под контроль. – Он от своего не отступился, вовсе нет.
По молчаливому согласию беседа завершилась. Вьянелло поднялся, всем видом выражая недовольство этим упорным вмешательством в скорбь вдовы Семенцато, но возражать не стал.
– Больше ничего, синьор?
– Вроде ничего.
Обычно Брунетти просил, чтобы ему доложили об установке прослушки, но на сей раз положился на совесть Вьянелло. Сержант передвинул стул на несколько сантиметров вперед и поставил его ровно перед столом Брунетти, махнул рукой, прощаясь, и покинул кабинет, не сказав ни слова. Брунетти подумал, что с него хватит одной примадонны в Каннареджо. Не было нужды заводить еще одну в управлении.
Глава 15
Когда Брунетти через пятнадцать минут выходил из квестуры, на нем были сапоги, а в руках зонтик. Он пошел влево, по направлению к Риальто, но потом повернул направо, и внезапно опять налево, и вскоре обнаружил, что спускается с моста на площадь Санта-Мария-Формоза. Прямо перед ним возвышался с незапамятных времен пустующий дворец Приули – главный предмет отвратительной тяжбы, разгоревшейся вокруг завещания. Пока наследники и псевдонаследники боролись за обладание им, дворец целеустремленно ветшал, не озабочиваясь никакими правами, притязаниями и законами. Длинные потеки ржавчины струились по каменным стенам от железных решеток, пытавшихся защитить его от незаконных вторжений, а крыша проваливалась и проседала, являя тут и там трещины, позволяя любопытному солнцу заглядывать на чердак, закрытый много лет. Брунетти-мечтатель часто думал, что дворец Приули был бы идеальным местом для заточения сумасшедшей тетушки, непокорной жены или несговорчивой наследницы, и в то же время, как трезвый и практичный венецианец, он видел в нем великолепное пустующее помещение и разглядывал окна, разделяя пространство за ними на квартиры, офисы и cтудии.
Лавка Мурино, как он смутно помнил, находилась на северной стороне площади, между пиццерией и магазином масок. Пиццерия была закрыта в межсезонье, ожидая возвращения туристов, но и магазин масок, и антикварная лавка были открыты, их огни ярко горели сквозь февральский дождь.
Брунетти открыл дверь в лавку. Где-то в глубине за парой узорчатых бархатных занавесок, висевших у дверей во внутренние комнаты, прозвенел колокольчик. Торговый зал был наполнен приглушенным блеском богатства, богатства векового и прочного. Вниманию покупателей предлагалось всего несколько предметов, но каких!. У задней стены cтоял ореховый сервант с пятью выдвижными ящиками слева, отполированный до сверкания веками заботливого ухода. Вплотную к нему был придвинут длинный дубовый обеденный стол, вокруг которого, возможно, собиралась когда-то набожная cемья. Он тоже был начищен до сияния, но никто даже не пытался замаскировать или удалить имевшиеся на нем зазубрины и пятна. У его ножек припали к земле два мраморных льва с некогда угрожающими оскалами. Но их зубы стерлись от времени, черты смягчились, так что теперь они встречали врагов скорее зевком, чем рыком.
