– О'кей, я тебе отвечу: страхуется Федя, ферштейн? Вдруг мы в автомобильную аварию попадем или, скажем, пересев на поезд, отравимся в вагоне-ресторане постными щами?! Подстраховывается командир, очень ему охота, чтоб его московские товарищи, я думаю – ветераны спецназа или еще каких супер-пупер подразделений – разобрались с Еритницей, ежели сам Василич вдруг «выйдет в тираж», как говорится. Его план с заложником, согласись, не лишен здравого смысла. Но если крутой Федор по какой-то фантастической причине накроется, как говорится, «медным тазом», нам с тобой глупо и пытаться играть в диверсантов, согласен? Ну ладно, черт с тобой, допустим, дуракам и дилетантам всегда везет по первому разу, допустим. Вообрази – завтра поутру мы бы по-пластунски подползли к Еритнице и взяли «языка». Ты да я, вдвоем. Приволокли бы «языка» сюда, к «Ниве». И дальше? Ты умеешь вести допрос с пристрастием? Я– нет. Откуда мы знаем о методах жесткого допроса, а? Из кино про гестапо, да? Или давай плюнем на командирские инструкции и завтра с утра махнем в ментуру, сдаваться. Чистосердечно признаемся: так, мол, и так, Федор, дескать, наш Васильевич вооружился, ушел в сторону Еритницы и не вернулся к назначенному им же сроку. Допустим, мусора пропустят мимо ушей слово «вооружился», допустим. Нагрянут мусора в Еритницу, а деревенские им скажут: никого не видели, ничего не знаем. Согласен? Опровергай, ежели не согласен, ну? Чего молчишь, а?
– Да пошел ты!..
И Сергач пошел, плюнул и пошел к машине искать блокнот Андрея, на листках которого записывал ночью хронику вчерашних контактов и легенду про мать оборотней.
За шутовскую интерпретацию старинной легенды сегодня было немножечко стыдно. Однако, подумав, Сергач решил оставить в блокноте все как есть и не вырывать листки с собственным литературным творчеством. А хотелось.
Игнат сел на землю, на ворох сухих листьев и пожелтевших еловых иголок, привалился спиной к нагретому солнцем колесу «Нивы», устроил блокнот на согнутых коленях, и гелевый стержень заскользил по бумаге. Сергач писал, время от времени поглядывая на Витю, а Фокин кружил между деревьев, заложив руки за спину, глядя под ноги, точно арестант на прогулке в тюремном дворике после известия об отклонении его апелляции.
Сергач скурил весь запас сигарет – осталась одна-единственная, – излагая на бумаге биографию старосты, израсходовал весь гелевый стержень в авторучке.
– Витя! Виктор Анатольевич, дай, пожалуйста, ручку Андрея, мне писать нечем.
Писать массивной ручкой со встроенным «шпионским» диктофоном оказалось нелегко, неудобно. Хорошо хоть остались сущие пустяки в сравнении с уже написанным:
«...На выезде из Еритницы я (Игнат Сергач) случайно обнаружил служебное удостоверение Андрея, запачканное засохшей землей и высохшей кровью. Служебное удостоверение к нам в машину подбросил(ли) житель(ли) деревни, когда мы общались со старостой или когда знакомились с ним (вокруг столпился народ, а окно в правой, дальней от нас дверце я забыл закрыть).
В. (Виктор) считает, что кому-то из деревенских осточертела абсолютная власть диктатора-старосты, который убил Андрея, и, подбрасывая удостоверение, кто-то надеется, что мы, получив улику, обратимся в милицию.
Ф. (Федор) уверен, что в милицию обращаться бесполезно, т.к. предатель («предателем» Ф. называет человека, подбросившего удостоверение, имея в виду, что этим своим поступком тот предал и старосту, и общину) уклонится от прямой конфронтации со старостой и от конфликта с остальными николаитами. Ф. сравнивает предателя с автором анонимок.
Ф. считает, что Еритница – единый общественный организм, его сила в сплоченности, его слабость в информированности каждого жителя деревни обо всех деревенских делах. Ф. считает, что, если взять «языка», как он выразился: «грамотно изъять» и «грамотно» его допросить (пока в деревне не хватились «изъятого»), то велика (с его слов – 98%) вероятность выяснить судьбу Андрея.
Мы отъехали от Еритницы на достаточное расстояние, чтобы нас не заметил случайный свидетель (уже после случайного обнаружения удостоверения). Ф. свернул с дороги к лесной опушке, приметив подходящий закуток в лесу. «Ниву» сейчас с дороги не видно, лишенная растительных препятствий земля углубляется в лес запятой метров на десять, машина стоит в конце закутка-загогулины.
Из тайника в машине (оборудованного под днищем ) Ф. достал автомат «АКМС», штык-нож, запасной рожок к автомату, две ручные гранаты неизвестной мне системы и разгрузочный жилет, укомплектованный неизвестными мне спецсредствами. Федор надел камуфляжную куртку, «разгрузку» (разгрузочный жилет) и отправился брать «языка», как он сказал: «работать языка». Нам (И.С. и В.Ф.) велел ждать до утра. В 9.00 завтрашним утром, в случае если не дождемся Ф., нам велено отправляться в Москву, причем ехать в сторону, противоположную поселку Крайний, и на хуторе не останавливаться. Нам приказано в первом же населенном пункте, где есть почта, отправить в Москву ценной бандеролью эти записи, которые я сейчас заканчиваю, и улику – удостоверение Андрея (Ф.И.О. получателя, его адрес я запомнил). Ф. оставил нам деньги, документы на машину (доверенность), разрешил бросить «Ниву», если возникнет возможность добраться до Москвы быстрее или проще (самолетом или поездом). В Москве нам надлежит связаться по телефону с тем же лицом, на имя которого будет отправлена бандероль (номер телефона я запомнил), нам велено все рассказать, и мы предупреждены, что, скорее всего, от нас потребуется лишь более подробная информация, чем записана в этом блокноте.
Сейчас 17 часов 33 минуты, с момента ухода Ф. прошло более четырех часов».
Вздохнув с облегчением, Игнат закрыл блокнот, выщелкнул из пачки последнюю сигарету, понюхал ее и сунул за ухо.
– Витя, ау!..
Виктор более не кружил в позе арестанта меж деревьев-часовых. Перегорел Фокин, устал нервничать. Отдав Игнату ручку-диктофон, Витя взял из машины пальто, бросил его на землю, где посуше, и улегся смотреть в небо, рассматривать появившиеся во второй половине дня в синеве атмосферы мелкие стада облаков-овечек. А может, он просто уснул?
– Ау, Витя! Спишь?
– Бодрствую.
– Вить, хочешь почитать, чего я тут понаписал?
Виктор перевернулся на бок, приподнялся на локте.
– Давай, почитаю.
Сергач оттолкнулся лопатками от теплого колеса. Встал. Размял колени, плечи, пальцы.
– Ты б, Вить, не лежал на земле, а? Застудишь спину или, того хуже, почки. Да и пальто не стоило бы пачкать.
– Хрен с ними, с пальто и с простудой. Кидай блокнот!
– Лови. Развлекайся чтением, а я «прослушаю ручку», отвлекусь немного от острого желания выкурить последнюю сигарету.
– Я ночью на сеновале «слушал ручку», Федор прав – бесполезная для нас аудиозапись. Я практически в полной тишине слушал и то еле-еле различал голос «русской Ванги». Андрея нормально слышно, Крылов о себе бабке рассказывает – и все, больше ничего.
– Делать-то все равно нечего. Ты убивай время чтением, я отвлекусь, «слушая ручку»... Блин! Как же я с сигаретами дал маху, а? Надо было вчера в ресторане блок купить...
Тишь вокруг оказалась обманчивой, едва Игнат активизировал воспроизведение. Лесное море вокруг жило своей сложной жизнью, словно настоящее море, которое никогда не утихает до нуля децибел, даже в полный штиль. Пришлось забраться в «Ниву», законопатиться в ней, заткнуть левое ухо, а малюсенькие дырочки на корпусе «шпионской» ручки плотно прижать к правой ушной раковине.
PLAY: треск, щелчки, помехи...
Голос Петра, племянника и ассистента ясновидящей: «Не бойтесь, не споткнетесь».
Голос Андрея Крылова: «Я и не боюсь».
Игнат вздрогнул невольно, услышав голос Андрея, голос не самого близкого, конечно, но все же друга. Ныне покойного друга...
Голос бабы Глаши: «И... к... с... у...»
Игнат вспомнил, как его вел Петр темным коридорчиком, вспомнил путеводный огонек свечи и первые слова Глафиры Иванны: «Иди к свету». Не иначе Андрею она сказала то же самое.
Шорох! Громкий, аж пришлось «шпионский» диктофон отстранить от уха на целую минуту, не меньше. Такие звуки случаются, ежели случайно задеваешь микрофон. «Долго шуршит для нечаянного прикосновения, – отметил Игнат, – и то: ш-ш-ш, вроде потише, а то вообще: Ш-Ш-Ш... Непонятное что-то происходит. В смысле – происходило».
Голос ясновидящей: «...рас...бя...» Звуки на грани слышимости, вроде бы говорит она строго и напористо, не слышно чего, но вроде бы без вопросительных интонаций, а Крылов отвечает, как будто она задала вопрос: «Меня зовут Андрей...», и так далее – отчество, фамилия, год и место рождения. Как будто на допросе. Интонации его голоса тоже какие-то странные, лишенные напрочь эмоциональной окраски. А может, это только кажется? Запись-то фиговая, «шпионская» аппаратура из самых дешевых... Нет, не кажется. Первую фразу: «Я и не боюсь» – Андрей произнес игриво, с легкой насмешкой, а после заговорил иначе, без всяких намеков на эмоции.
