— В Клину уже немцы, — хмуро сказал какой-то старший лейтенант с петлицами артиллериста. — Наши пошли на Дмитров. Приказа не дождешься, а дорогу все равно не удержите. Лучше возле Солнечногорска встать, заодно со всеми. А тут погибель: ни лощины, ни взгорка. Артиллерии нет.
Шестаков негромко ругнулся:
— Тогда шагай! Не мути!
Ко мне подошли два танкиста. Черные куртки, черные шлемы, черные лица. Только проступали глаза. Они попросили, чтобы я разрешил Морозову подбросить их на санитарной автомашине к Солнечногорску или хотя бы к Покровке. Были в разведке, их танк сожгли. Но я разрешить не мог. Они, сутуля плечи, пошли вдоль кромки леса.
Деревню Давыдково только что ожесточенно пробомбили, и ее охватило пламя пожара. Но приказ взрывать шоссе все еще не поступал.
За лесным выступом раздалась стрельба, и вскоре из-за бугорка выскочила наша тридцатьчетверка. Ее преследовали трассирующие снаряды. Проскочив еще сотню метров, танк остановился. Открылся люк, и на землю спрыгнул танкист. Сделав несколько шагов, упал.
В какие-то минуты человек забывает о своем существовании. Я бросился на помощь танкисту. Кто-то громко крикнул сзади:
— Ложись! Ползи!
Но смысл этих слов в тот момент не дошел до моего сознания. Только прижавшись спиной к холодной броне, я почувствовал опасность. По металлу цокали пули. [90]
В приоткрытом люке показалось окровавленное лицо механика.
— Почему стоите? — спросил я срывающимся голосом.
— Жду командира.
— Он рядом. Не знаю — ранен или убит.
Механик растерянно заморгал глазами. Тогда я бросился к убитому и подтащил его к танку.
— Его надо взять. Не бросайте, — сказал я.
Из верхнего люка выпрыгнул стрелок, и мы с большими усилиями взвалили на танк тело убитого лейтенанта. Стрелок нырнул в люк, и крышка захлопнулась. Мне надо было бежать назад. И тогда я почувствовал, что ноги у меня словно чужие. А пули продолжали хлестать по броне.
— Бегите вперед! Прикрою! — донесся до меня голос механика.
Бронированная глыба вздрогнула. Я бросился что есть силы по шоссе, в котором заложены тысячи килограммов взрывчатки. В нескольких метрах за спиной громыхал танк. Мозг отчетливо работал. Было не до выстрелов. Только бы не споткнуться и не упасть! Отчаянными прыжками добежал до канавы. Тридцатьчетверка пошла дальше.
Ко мне, пригнувшись, подбежал Шестаков и повалился рядом. Вдогонку ему неслись трассирующие пули.
— Живой, земляк? Думал, под танком ляжешь...
На дорогу выскочил еще один танк. Знаков на камуфляже не разобрать.
— Гранатами! Связками! — скомандовал Шестаков. Но потом крикнул: — Отставить! Свой!
Танк шел стремительно и, поравнявшись с нами, открыл пулеметный огонь. Лежавшие бойцы вобрали головы в плечи. Я с недоумением смотрел на красноармейцев, плотно облепивших моторную площадку.
— Своих не разбирает, холера! — выругался Шестаков.
Потом стало тихо. Все наши прошли. Перед нами был только противник. На взгорке виднелись два немецких танка, но они не стреляли. В напряженной тишине слышался осипший, беспокойный голос радиста:
— «Кама», я «Волга»! Я «Волга»! Войска прошли! Ожидаю приказа! [91]
Радиста не услышали. А в хмуром небе послышался гул.
Из облаков выплыло звено «хеншелей». Справа и слева от шоссе взметнулись султаны разрывов. Танки снова открыли огонь.
— У них, видать, связь работает! — зло сплюнул Шестаков.
Но связь работала и у нас. К нам стремглав летел мотоцикл. Это Хосе.
— Шестаков! Где Шестаков?! Взрывать! — кричал он.
Начальник штаба поднялся:
— Вперед, орелики! К фугасам! За Родину-у!
Наступила тяжелая пауза. Мне казалось, что никто, кроме самого Шестакова, не сможет подняться: кругом рвались бомбы и снаряды, скрежетали пулеметные и автоматные очереди. Но нет! Между фонтанами взрывов выросли фигурки людей. Сгибаясь, побежали к шнурам. Впереди Шестаков и Шаров. За ними Лазнюк и Егорцев, парторг батальона Гудков, лейтенант Слауцкий. Затем их опередили Худолеев, Чихладзе, Кругляков, Юдичев, Лягушев, Дешин. Следом бежали фельдшера Молчанов, Петрушина, Павлюченкова... Увидел на бегу и Володю Утевского. Вместе со всеми он торопился поджечь шнур. Где-то в уголке памяти на миг шевельнулось воспоминание о секретаре парткома Марии Утевской: она просила меня присматривать за Володей — он такой юный...
Красноармейцы подбегали к шоссе и отскакивали назад. По снегу ползли тонкие струйки дыма. И как-то внезапно десятки взрывов, слившись в один, раскололи воздух. Образовалось густое, черное облако. А люди, не ожидая, когда осядут комья и пыль, бежали к другим фугасам. И новые десятки взрывов сотрясали землю. Самолеты противника, прошивая очередями густую пыль, пытались отогнать батальон от дороги. Но тщетно. Бойцы медленно отходили в сторону Солнечногорска. А вслед за ними раздавались взрывы. В воздух тяжело вздымались куски асфальта и комья земли.
Машина Морозова застряла у лесной опушки. К ней подбирались немецкие автоматчики.
— Отделение! Дай отделение! — дернул я за рукав начальника штаба.
Шестаков, казалось, не слышал меня. Он следил за танками. [92]
— Пошли взвод Бреусова с гранатами! — крикнул он Лазнюку. Потом, взглянув на меня, добавил: — Выдели отделение доктору!
Отделение Круглякова ринулось к танкам, а Кругляков, Худолеев и еще один боец с ручным пулеметом открыли огонь по автоматчикам. Остальные бойцы навалились на кузов «санитарки» и вытолкнули ее на дорогу. Автоматчики были уже близко. Кругляков и Худолеев бросили в них гранаты и крикнули мне:
— В машину! Мы прикроем!
Я вскочил в машину. Морозов погнал ее через рытвины и канавы. Вдогонку летели пули. Несколько снарядов послали и танки. Тогда водитель на ходу открыл мою дверцу:
— Вылезайте! Ползите!
Я не собирался оставлять его одного. Но вдруг почувствовал, что вываливаюсь из кабины и лечу в снег. Морозов меня вытолкнул. Машина рывками пошла вперед. Вслед за ней летели разноцветные огоньки — трассирующие пули. Я пополз по канаве.
Отделение Круглякова вскоре отогнало автоматчиков.
* * *
Возле Покровки роты собрались. Там я отыскал Морозова. Бойцы окружили санитарную машину и считали пробоины. Их было много — маленьких и больших. Один из снарядов разворотил заднюю дверцу кузова. Другой прошил спинку сиденья и ветровое стекло. Непонятно, как уцелел водитель.
— А вы не хотели уходить, — натянуто улыбаясь, сказал Александр Морозов.
Я крепко пожал ему руку.
— Запомни на всякий случай: двадцать третье число, ноябрь.
Противник где-то остановился. За нами на полтора десятка километров лежало взорванное шоссе. А в воздухе еще висело густое, черное облако пыли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
