– Ну, теперь говорите честно, что вам от меня надо?
– Штатскую одежонку, – прямо сказал Воронько, решив, что дипломатическая часть переговоров закончена. Он коротко объяснил ситуацию.
Фельцер выслушал его с видом философа, которого уже нельзя удивить человеческим несовершенством, вздохнул и раскрыл свою одежную сокровищницу.
Надо прямо сказать: сокровищ там не было. Два – три изношенных пиджака, несколько латаных-перелатаных брючишек, немного грязного белья да крестьянский армяк, удушливо пахнущий кислиной, – вот и все, что Фельцер мог предложить.
– Не жирно, – заметил Воронько.
– Смотрите, он еще недоволен! – возмутился начхоз. – Берите, что есть, или дайте покой, у меня и без вас хватает дела!
В конце концов Алексей выбрал черный пиджак и желтую, в крапинку, рубаху. Воронько – широченный сюртук с оторванной полой, полосатые брюки, а также черный приказчичий картуз. Расписавшись в получении вещей и поблагодарив Фельцера они расстались.
Воронько собирался осмотреть дом, где Крученый укрывал Соловых. Телеграфист адреса не знал и даже не мог толком объяснить, где этот дом находится, потому что Крученый приводил его туда только ночью. Воронько решил вывести Соловых в город: пусть ищет дорогу по памяти.
Алексей пошел домой. Там он переоделся. Вместо диагоналевых галифе и новых сапог натянул свои старые солдатские штаны и едва живые опорки. Рубаха была ему маловата, но пиджак пришелся впору. На голову он надел висевшую в сенях линялую, с изломанным козырьком фуражку, принадлежавшую когда-то покойному Федюшкину отцу, за спину закинул пустой вещевой мешок. Теперь он мог сойти за кого угодно, но только не за чекиста, а это-то как раз и требовалось. Во внутренний карман пиджака он опустил браунинг.
Люська, Федина сестра, увидев его, всплеснула руками:
– Леша, ты что это?! Ой, батюшки, и не узнать совсем!
Он приложил палец к губам и подмигнул девушке, довольный произведенным впечатлением.
ДОМИК В МАРКАСОВСКОМ
Приближался четвертый час пополудни. Было душно, и город, точно добела раскаленный солнцем, сонно притих.
Из пустынных в этот знойный час центральных улиц Алексей попал в еще более тихие улочки городской окраины. Волоча ноги, точно без определенной цели, он шел по Маркасовскому переулку, поглядывая на номера домов. Домишки здесь были маленькие, одноэтажные, окруженные садами и огородами. Козленок щипал траву на дорожной обочине. Черноликие подсолнухи свесили головы за невысокими заборами. Воробьи ковырялись в сухих коровьих лепешках. Знакомая картина. Все здесь было проникнуто безмятежным провинциальным покоем, который, казалось, не способны возмутить никакие революции…
Вот и дом номер пять. Такой же, как и другие, беленький, аккуратный. Окна не заперты, а только прикрыты от солнца голубыми ставнями. Одна ставня приоткрылась, видны чисто промытые стекла и белая кружевная занавеска. За домом большой двор.
Останавливаться и разглядывать было рискованно, Алексей медленно прошел дальше. Никакого определенного плана у него не было. Если бы из дома кто-нибудь вышел, можно было бы попытаться завести разговор, например опросить, нет ли работы. Но так как этого не случилось, задерживаться здесь не следовало. Он, возможно, так и ушел бы ни с чем, если бы на помощь ему не пришел случай…
Следующий дом был угловым. Его окружал глинобитный забор, усаженный острыми бутылочными осколками. У широких ворот не хватало одной створки, и, проходя мимо, Алексей увидел во дворе молодую женщину в рваной старушечьей кофте. Покраснев от натуги, она старалась поднять вторую створку, лежавшую на земле.
Он заскочил во двор и, прежде чем женщина успела возразить, легко поставил тяжелую створку на попа.
– Фу-ты! – вздохнула женщина, удивленно разглядывая его. – Спасибочко!
– Не на чем. Дальше чего?
– Ничего не надо, я сама!
– Дальше чего, опрашиваю?
– Да вот, навесить хотела…
Он приподнял створку, протащил несколько шагов и прислонил к стойке ворота.
– «Навесить хотела»! – насмешливо сказал он. – Тут для мужика потная работенка, не то что для тебя, А зачем снимала?
– Да разве ж это я! Их еще при Деникине поломали. А мужика нет, починить некому, вот и взялась. Нынче много лихого народу ходит, без ворот никак невозможно. Я и досточек раздобыла по случаю.
Алексей постучал кулаком по прибитым ею доскам-они легко отошли от поперечного бревна.
– Починила, – покачал он головой. – Одно название, что ворота. Ну-ка, дай топор…
На женщину подействовала его уверенная повадка и грубовато-снисходительный тон. Она протянула ему топор, виновато бормоча:
– Привычки-то нет. Нелегкое все-таки дело…
Алексей выпрямил гвозди, погнутые ее неумелыми руками, и заново приколотил доски. Потом навесил створку. Пришлось положить камень под один конец створки, а затем, приподняв другой край и держа его на весу, попасть ржавой петлей на стерженек. Алексей взмок, пока ему это удалось.
Хозяйка суетилась вокруг, пыталась помогать, и из ее отрывочных восклицаний Алексей узнал, что муж ее вот уже два года воюет и что она живет с трехлетним ребенком и полоумной старухой свекровью. Работая, Алексей осмотрел все вокруг и понял, что лучшего места для наблюдения за живущей по соседству Дунаевой ему не найти. Ее двор, отделенный плетнем, был виден отсюда как на ладони: позади чистенького, свежевыбеленного дома стоял сарай с навесом для сена, а за ним находился такой обширный огород, что кончался он у другого дома, выходящего в соседний переулок. Ни заборчика, ни канавки, разделявших участки, Алексей не видел.
Наконец ворота были навешены, и Алексей отер лоб.
– Вот и вся недолга. Теперь тут как в турецкой крепости. А петли можно смазать, чтоб не скрипели.
– Смажу, спасибо за помощь, это уж я сама!
Алексей огляделся.
– Может, еще какая работа есть, хозяйка?
– Как не быть! Как не быть! Я-то одна, в хозяйстве мужская рука требуется. Да где ее взять? Нанять-то не на что…
– Это ничего! – сказал Алексей. – Сочтемся. Кормить будешь? За харчи я взялся бы.
– Да ты сам-то кто? – опросила женщина.
– Я из Одессы, – ответил Алексей.
Он наскоро сочинил историю о том, как работал матросом на рыбацком дубке и как товарищи оставили его, заболевшего тифом, здесь в больнице. Скоро, говорят, фронт отодвинется, и тогда рыбаки должны снова прийти в Херсон и забрать его с собой. А пока надо как-нибудь перебиться…
– Покормить, конечно, можно, – сказала женщина. – Что сами будем есть, то и тебе дадим. Не осуди, ежели не густо покажется.
– Что не густо, не беда, – весело произнес Алексей, – главное, побольше! Как у нас говорят: нехай хлиба ломоток, лишь бы каши чугунок!
– Ну пойдем, – улыбнулась женщина. Алексей явно пришелся ей по душе.
Первым делом он взялся чинить крышу старенького сарая, в котором содержалась тощая однорогая коза и с чердака которого было удобно наблюдать за соседним двором. Он вытащил из сарая штабелек сухих жердей, заготовленных еще хозяином, и принялся крепить покосившиеся стропила. Если говорить честно, то необходимости в том не было: крыша держалась еще достаточно крепко. Но зато эта работа не требовала особенного умения, что было немаловажно. Женщина принесла Алексею пилу, ржавых гвоздей и ушла в дом готовить еду.
И вот отсюда, с чердака, Алексей увидел странную группу, двигавшуюся по Маркасовскому переулку. Она состояла из трех человек. Один из них, одетый в мешковатый сюртук с оторванной полой, имел большие пушистые усы. То был не кто иной, как сам Воронько. Его спутника, человека богатырского роста и сложения, тоже ни с кем нельзя было спутать: Никита Боденко. А между ними, вобрав голову, плелся Владислав Соловых. Вот этого узнать было нелегко. На него напялили шинель и островерхий красноармейский шлем, один глаз завязали косынкой, из-под которой жалко торчал тонкий синеватый нос. Соловых вел чекистов в свое убежище…
Все трое быстро приближались.
«Куда они идут? – подумал Алексей. – Неужели к Дунаевой?»
Но группа прошла мимо.
«Странно, – размышлял Алексей. – Соловых привел чекистов именно сюда, в Маркасовский переулок. Значит, скрывался он где-то поблизости. Случайно это или нет?»
Спустя несколько минут Алексей увидел наконец ту, из-за которой, собственно, и подрядился в плотники.
Он мастерил возле сарая козлы для распиловки жердей, когда на заднее крыльцо соседнего дома вышла женщина в расшитой украинской блузке, синей шелковой юбке и щегольских сапожках на высоких каблуках. Широкая голубая лента скрепляла на ее голове толстую косу, уложенную короной. Статная, крутотелая, с кошачьей ленцой в каждом движении, она не спеша расправила руки, вытягивая их перед собой, отчего под блузкой стесненно напряглась грудь, и сладко продолжительно зевнула. Подрумяненное лицо ее с тонкими полосками бровей выражало скуку и ожидание.
