— Это было четыре квартиры, прежде чем ее переоборудовали в одну.
Задав еще несколько вопросов, он достает листок с описанием и начинает набирать цифры на своем калькуляторе.
— Во—первых, могу я спросить вас, за какую сумму вы хотели продать?
— У меня ничего такого не было на уме. Я даже не знаю, для чего это купил мой муж, — отвечаю я, почти морщась при слове «муж», и это, должно быть, тоже гложет Деклана.
— Когда я объединяю все вместе, — начинает Рэй, — я думаю, что хорошей отправной точкой для этой квартиры будет сумма, близкая к десяти и девяти десятым миллионам.
Мне все равно, за что продается это место, я просто хочу его выбросить. Мы все равно не оставим эти деньги себе.
— Звучит неплохо. Когда мы сможем внести его в список?
— Это, честно говоря, зависит от вас. Как только вы будете готовы, я могу прислать фотографа, чтобы он сделал снимки. Как только мы об этом позаботимся, мы сможем разместить эту собственность на нашем сайте в течение двадцати четырех часов.
— Отлично.
— Сначала нам нужно кое—что сделать, — добавляет Деклан.
— Конечно. Позаботьтесь о том, что вам нужно, и позвоните мне, когда будете готовы двигаться дальше.
Мы встаем, пожимаем друг другу руки, и я провожаю Рэя до двери, благодаря его за уделенное время.
— Что нам нужно еще сделать? — спрашиваю я после того, как закрываю дверь.
— Нам нужно нанять упаковочную службу, чтобы все отсюда вывезти.
— Что мы собираемся со всем этим делать?
— А как насчет его родителей? Не могла бы ты позвонить им и сообщить, что ты продаешь квартиру, и узнать, не хотят ли они, чтобы мы все перевезли на склад?
— Я думаю да, — отвечаю я, чувствуя, как меня охватывает страх.
— Это должно быть сделано.
— Я знаю, — вздыхаю я. — А как насчет тебя?
— Что ты имеешь в виду?
— Они будут настаивать на встрече со мной. Я имею в виду, что, по сути, я невестка, и одному Богу известно, что они думают обо мне после того, как я сбежала из страны сразу после похорон Беннетта. Если я встречу их, ты не сможешь пойти со мной.
— Ты их не увидишь.
Я не хочу спорить с его указом.
— Давай, звони им.
Я иду на кухню и включаю старый телефон Беннета, чтобы узнать номер его матери. Прежде чем позвонить, я делаю глубокий вдох.
— Включи громкую связь, — инструктирует Деклан.
После нескольких гудков звонок соединен.
— Алло?
— Кэрол, это я, Нина.
— Нина! — восклицает она. — Боже мой, мы все так беспокоились о тебе. Ты в порядке, дорогая?
— Да, я в порядке.
— Где, черт возьми, ты была?
— Просто путешествую, — говорю я ей. — Мне жаль, что я так быстро убежала, ничего не сказав, мне просто нужно было уйти.
— Где ты сейчас?
— Вообще—то, вернулась в Чикаго, но ненадолго.
— Могу я навестить тебя?
Я смотрю на Деклана, и он качает головой.
— Эм, я не думаю, что это хорошая идея, Кэрол.
— Нина, ты все еще часть нашей семьи, — говорит она, ее голос дрожит от слез.
— Я знаю, но так проще. Послушай, я хотела кое о чем с тобой поговорить.
— Да. О чем?
— Я выставляю пентхаус на продажу.
— Ты продаешь его? — Дрожь в ее голосе переходит в шок.
— Он слишком большой, и я не останусь здесь в любом случае. Я больше не могу тут жить, это слишком больно. Все здесь напоминает мне о нем, — говорю я ей, изображая свою печаль вдовы.
— Я понимаю, просто трудно видеть, как то, что он создал, уходит.
— Я собрала несколько вещей на память о нем, — вру я. — Но все остальное, мебель, его одежда... Мне было интересно, не могли бы вы мне помочь.
— Все, что тебе нужно, — говорит она. — Чем я могу помочь?
— Ничего, если я все упакую в коробки и отправлю на склад?
— Ты уверена, что не хочешь ничего из этого?
— Я уверена. Я больше не могу смотреть ни на что из этого, это слишком больно, — говорю я голосом, переполненным печалью. — Я должна заставить себя двигаться дальше.
— Двигаться дальше? — плачет она.
— Прости, но я должна... ради себя.
— Пожалуйста, позволь мне навестить тебя, дорогая. Позволь мне попрощаться с тобой должным образом, а не по телефону.
— Мне жаль, Кэрол. Я просто не могу. Я отправлю тебе сообщение с деталями хранилища, как только все устрою, — быстро говорю я и вешаю трубку, прежде чем можно будет сказать что-нибудь еще.
Я боюсь смотреть на Деклана, боюсь увидеть его реакцию на весь мой обман. Я опускаю глаза, когда выхожу из кухни в гостиную. Я беру свою коробку и направляюсь к двери, где он встречает меня.
— Посмотри на меня, — говорит он, и когда я это делаю, то отвечаю хрипло:
— Я ненавижу их всех.
— Я знаю, но теперь ты можешь дышать. Все кончено, и тебе больше никогда не придется быть частью этих людей.
— Я готова идти, — говорю я ему, когда он берет коробку из моих рук, и мы уходим, запирая дверь на все навязчивые воспоминания, которые остаются в этой квартире.
Глава 17
Элизабет
Однажды я увидела плакат с надписью: «Искусство — это попытка навести порядок из Хаоса». Я не помню, где я это видела, но по какой—то причине я всегда это помнила. Может быть, именно поэтому мой брат занялся рисованием. Наша жизнь была за гранью хаоса. Он начал рисовать, когда ему не исполнилось двадцать с небольшим.
Раньше мы ездили на автобусах. Это было не потому, что нам нужно было куда-то ехать, мы ехали на них, чтобы почувствовать, что мы куда-то едем. Я сидела рядом с ним и смотрела, как он зарисовывает случайных пассажиров. Он был талантлив. Мы оба знали, что его таланты никогда не вытащат нас из трущоб, но он сделал это не потому, что у него были ожидания, он сделал это, чтобы сбежать.
Пока Деклан беседует с обозревателем из Forbs, я листаю блокнот Пика. Я провожу пальцами по его линиям, по его теням, по каждому дюйму бумаги, которого коснулась бы его рука. Он нарисовал меня более красивой, чем то, что отражается в зеркале. Каждая картина потрясающая, и я хотела бы, чтобы люди видели его так, как видела я. Он был намного больше, чем наркоторговец, покрытый татуировками, от которых родители защищали своих детей, когда видели, как он идет по тротуару.
Он был спасителем.
Мой спаситель.
Звук открывающейся двери привлекает мое внимание, и я рада видеть Деклана.
— Извини, что так долго, — объявляет он, входя и сбрасывая пиджак.
Он ослабляет галстук, заправленный в темно—синий жилет сшитого на заказ костюма—тройки, который он надевал для фотографий. Подойдя ко мне, он наклоняется над диваном, на котором я свернулась калачиком, и целует меня.
— Что это?
— Альбом для рисования Пика.
Он садится рядом со мной, спрашивает:
— Можно мне? — и протягивает руку.
Я передаю ему блокнот и наблюдаю, как он просматривает пару рисунков.
— Они неплохие, — отмечает он, прежде чем перейти к следующей странице, на которой случайно оказался набросок меня, спящей на потрепанном диване, который мы нашли в «Гудвилле».
Он останавливается и некоторое время просматривает изображение, прежде чем сказать:
— Он любил тебя, не так ли?
Когда я не отвечаю, он смотрит на меня и добавляет:
— Он идеально прорисовал каждую деталь, вплоть до едва заметного шрама, который у тебя прямо под левой бровью.
Затем он проводит пальцем по шраму на моей коже.
— Как ты его получила?
— Меня сбросили с лестницы, и я разбила себе лицо.
— Твой приемный отец?
— Он был зол на меня за... — Я замолкаю, чувствуя нарастающий стыд.
— За что? — настаивает он, и когда я все еще не отвечаю, он говорит:
— Я не хочу, чтобы ты что—то скрывала от меня.
Я уже рассказала ему всю грязь из своего прошлого, так что я не знаю, почему на меня накатила эта волна смущения, но я преодолеваю ее и отвечаю ему.
— Я была связана и заперта в шкафу на несколько дней. Я была больна в тот день, и в итоге я не только испражнилась на себя, но и меня вырвало. Когда он выпустил меня, то был в ярости. Он начал бить меня ногами по ребрам, а затем сбросил с лестницы в подвал.
