Иные сугубо благочестивые люди полагали, что брошенная в грязь копейка является богохульством, ведь на ней изображен святой!
Это, конечно, не так, поскольку изображение святого на монете не является иконой: икона всегда надписана и освящена. Но все-таки деньги в грязь бросать остерегались.
Тем более что не такая уж малая была монета — копейка. Существовали еще полкопейки, именуемые «денгами» и полушки — четверть копейки. И были они серебряные. Заготовками для копеек, денег и полушек служили расплющенные обрубки серебряной проволоки.
Забавные, неровные, с растопыренным коньком и всадником, похожим на деревянную игрушку, эти кружочки послужили причиной гибели целого семейства.
Все нашли в подвале глебовского дома по услужливому доносу: и заготовки, и штампы, и фальшивые монетки… Заготовка была не серебряная, а оловянная.
Колупаев злобился, допросы вел сурово, доказательства представлял стремительно, одно за другим. Глебов, едва очухавшись от побоев, только моргал, глядя, как перед ним на стол выкладывают улики.
Потом глухим голосом спросил:
— Где это нашли?
— У тебя в подвале, — сказал Колупаев. Устало сморщился. — Надоел ты мне, боярский сын Глебов. Тебя за руку поймали — что ты молчишь?
Глебов действительно долго молчал, все смотрел на бессловесные, но такие красноречивые предметы, которые обрекали на смерть и его самого, и всю его семью с домочадцами.
Потом сказал только одно:
— Женщин пощадите.
И больше не проронил ни слова.
* * *
Назар Колупаев был вовсе не зверь, как это могло бы показаться, но вполне исполнительный государственный чиновник. Превыше всего, в том числе и чистоты собственных рук дорожил он царским интересом.
Однако детей Глебовских он действительно решил пощадить, отправив обоих в разные монастыри.
Мальчика четырнадцати лет стало возможным отвести от расправы по малолетству. Колупаев велел призвать к себе Севастьяна Глебова сразу после обеда, что и было исполнено. От сидения в застенке Севастьян успел запаршиветь — произошло это на удивление быстро, — и теперь сонно чесал себе руку, пока Колупаев его рассматривал, задумчиво покусывая губу.
Затем Назар вдруг воспрял и гаркнул:
— А ну, прекрати чухаться!
Подросток замер, удивленно поднял подбородок и спросил:
— А ты кто, дяденька?
— Ты знаешь, что случилось? — в ответ проговорил Колупаев.
— Ночью всех схватили воры и били для чего-то, а после здесь заперли, — простодушно ответил мальчик.
— Ты в уме повредился? — осведомился Назар.
Севастьян покачал головой, медленно, с достоинством. Однако то, что он так запачкался и пошел коростой, говорило о многом. Назар обладал немалым опытом в наблюдении за узниками и понимал: чем быстрее человек делается грязен телом, тем скорее сломается и его дух. Странно, что мальчишка оказался таким хлипким.
— А где тятенька? — спросил Севастьян.
— Вас не воры взяли, — заговорил Колупаев, пропуская мимо ушей последний вопрос арестанта. — Ты в царском приказе, а взят твой тятенька по обвинению в изготовлении фальшивых копеек.
— Нет! — вскрикнул Севастьян. — Этого быть не может!
Назар почувствовал, как в нем шевельнулась жалость.
— К тебе отец был добр, — молвил он, — и слуг, говорят, не обижал, но богатство его — от воровства, а воровство государь велел наказывать. Понимаешь меня?
Севастьян тихо сказал:
— Я, дяденька, сяду. Что-то меня ноги не держат.
И действительно уселся на скамью, запустив в волосы обе руки и терзая себя беспощадно. Колупаев молча следил за ним.
Наверное, красивый был подросток. Ловкий и уверенный в себе. Такие очень быстро превращаются в развалину.
Впрочем, если сделать все по закону, то жить ему осталось очень недолго.
А если не все по закону…
Объявить слабоумным? Малолетним? Годика бы на два был помоложе…
Кроме всего прочего, у Елизара Глебова остался старший брат на Москве — об этом ведь тоже забывать не следует. Мало ли как судьба кинется…
Севастьян вздыхал на скамье, а после вдруг вскинулся:
— Но как же матушка, сестрица?
— Вспомнил, — вздохнул Назар. — Плохи дела, Севастьян. Твой отец всю семью своим неразумием погубил. Может быть, ты расскажешь, с кем он «блины» пек, и кто ему привозил оловянную проволоку?
— Нет, — ответил Севастьян. — Знал бы — и то не сказал, а я ведь ничего не знаю.
Теперь он выпрямился и спину держал с некоторым достоинством. Чумазый, испуганный, но вполне владеющий собой. «От неведения так перепугался, — сообразил Назар. — Думал, воры их похитили, за сестрицу и матушку беспокоился…»
А вслух проговорил:
— Положим, лет тебе двенадцать…
— Четырнадцать, — поправил мальчик.
— Двенадцать, — с нажимом повторил Колупаев. — Положим.
На грязном лице блеснули светлые глаза.
— Это ты, дяденька, спасти меня от смерти, что ли, надумал?
— Не твое дело, щенок… — Назар принялся расхаживать по комнате. — Я приговор объявлю завтра утром. Тебя под охраной отправят в Волоколамский монастырь. Там пока поживешь.
— Пока — что? — уточнил Глебов-младший.
Колупаев уселся на скамью перед узником, посмотрел ему в глаза и сказал, точно взрослому, ровне:
— У меня свои соображения имеются, Севастьян, а пока что ты запомни, что я велел сказать, будто тебе двенадцать лет и тебе по малолетству за родителя отвечать не придется. В монастыре поживешь до тех пор, пока постриженье не примешь. Либо пока судьба иначе не повернется…
— А как она может повернуться? — спросил мальчик. Он тоже говорил так, словно был Колупаеву ровней.
— По-разному, — вздохнул Назар. — Очень различно… У тебя, Севастьян, дядя в Москве. Может быть, он за тебя заступится.
— Как же! — фыркнул мальчик. — Станет он! Рад-радешенек, что младший брат попался на таком скверном деле… Да только все это вранье, дяденька, ты попомни мое слово. Не мог мой отец такой глупостью заниматься.
— Нет, Севастьян, — твердо и грустно ответил ему Назар Колупаев. — Дело доказанное. Да и Елизар Глебов не отпирается. В родном отце трудно сомневаться, да ты и не должен этого делать. Отца нам почитать велено любого, даже вора…
Севастьян вскочил.
— Не называй моего отца вором! — вскрикнул он, разом позабыв о том, где находится.
Колупаев насмешливо прищурился.
— Ты на меня не кричи, Севастьян, я твою жизнь сейчас в пальцах держу — чуть сильнее сожму, — он действительно стиснул кулак, — и нет Севастьяна Глебова…
— Делай что хочешь, — сказал Севастьян.
Колупаев махнул стрельцам:
— Уведите.
И мальчишку увели, чтобы спустя час, переоблачив в черную одежду, вывести из приказа и в телеге увезти в сторону Волоколамского монастыря. Телегу сопровождали два конных стрельца. При них ехал документ с предписанием: содержать узника строго, но без жестокости, имея в виду возможное его освобождение, равно как и возможное постриженье.
Одной заботой меньше стало у Назара, и он отправился отдыхать — завтра предстояло публичное наказание Елизара Глебова и его жены.
* * *
Бить фальшивомонетчика кнутом предполагалось при многих людях, в день торговый, водя по всему городу.
Смотреть собралось множество народу. Кое-кто в толпе поговаривал, что наказывают Глебова напрасно, по ложному обвинению, но большинство откровенно злорадствовало.
— Я этого не понимаю, — говорил Вадим Флору, — как такое возможно? Они ведь его уважали, при встрече шапку снимали… Неужели никому не жаль человека?
— А тебе его жаль? — спросил Флор.
Вадим пожал плечами.
— Я с ним знаком не был, но вообще, конечно, человека жалко. Я бы лучше не пошел. Противно как-то смотреть, как других мучают.
— Смотри, смотри, можешь многое увидеть, — подбодрил Флор. — Спасти Глебова нам не удастся. Да и нужно ли это — спасать его? Не он ли Недельку нашего убил, даже не поморщился!
— Все равно. Звериный обычай какой-то, — сказал Вадим.
Харузин стоял тут же, в толпе. Дома остались только Наталья и беспамятный Пафнутий.
Гвэрлум рвалась пойти посмотреть на казнь. Она как черный эльф просто обязана была это увидеть! Тем более что и сама перенесла немалые страдания в застенках по ложному обвинению. И выстояла, никого не выдала.
Колупаева она вспоминала нечасто, но без ужаса и ночных вскрикиваний. Он представлялся ей чем-то вроде качественного орка. За хороший отыгрыш ненавидеть не полагается. Что, не случалось разве, чтобы два игрока, чьи персонажи по игре поубивали друг друга, по жизни сделались друзьями? Очень даже случалось!
Конечно, ни о какой дружбе с Назаром речи не шло, но то, что оба они классно сыграли в единой игре, а как-то объединяло…
Но Лаврентий справедливо полагал, что незачем Наталье лелеять эти черные настроения и рваться глазеть на казнь. И поручил ей сидеть при беспамятном Пафнутии. Вот уж кого требовалось оставить дома под хорошим приглядом. Как бы парень окончательно не утратил рассудок!
