— Это какой же?
— Стык сразу нескольких: математика, социология. В частности, новое её прочтение с точки зрения теории категорий, так называемая социальная топология. Есть еще комплекса наук о сложности: управление хаосом, нелинейная динамика, теория катастроф, теория фракталов, неравновесная самоорганизация и другие.
— Никогда о таких не слышал, — развел руками Горчак, в его глазах было заметно искренне недоумение.
— Вот и плохо. Занимаетесь обществом, а не знаете, как оно устроено и с чем его едят.
— Все, хватит! — не выдержал полемики Самохвалов. — Я, как председатель выездной комиссии ставлю этот вопрос на повестку. Мы еще дадим должную оценку существования так называемого клуба «Коммунар»! Мы не потерпим антисоветских элементов в центре культурного досуга наших трудящихся.
— Это почему вы решаете за трудящихся? — неожиданно для остальных вмешался в разговор Булатов. — Кто вам дал такое право, товарищ секретарь?
— Вы-то здесь при чем? — искренне изумился Самохвалов.
— Я, вообще-то, народный депутат и сюда не просто так приглашен. Я считаю, что товарищ Истомин нужное для общества дело делают и воспитывает хорошую молодежь. Ни одного плохого слова я про них не услышал. И живу я в этом же районе, в отличие от вас.
— Мы во всем разберемся, товарищ, — поднял руку гэбист.
— Я уже вижу, как вы тут разбираетесь! Не затыкайте мне рот, товарищ капитан. У нас советская власть или как? Вы последние решения партии читаете? — Булатов положил на стол ту самую «Правду» с броской передовицей. — Власти всех уровней должны прислушиваться к пожеланиям передовых представителей советского народа. Избранных, между прочим, этим самым народом в советы всех уровней.
Слово перехватил Горчак, бросив предупреждающий взгляд в сторону насупившегося гэбиста.
— Товарищи Булатов, мы, конечно же, учтем и вашу позицию. Покамест я, товарищи, предлагаю вынести разбирательство этого вопроса в наш отдел. Чтобы, так сказать, выслушать там все заинтересованные стороны. Нельзя все-таки губить молодежные инициативы на корню, толком в них не разобравшись.
Самохвалов бросил в сторону куратора полный недоумения взгляд и вытер платком вспотевший разом лоб. Что-то он упустил или пропустил? Чекист сжал губы, его лицо стало кислым, но он также не стал препятствовать. Не все сразу. Решили единогласно.
Глава 10. Мнения бывают разные. 8 февраля 1976 года. Ленинград. Проспект Добролюбова 19
— Хорошие у тебя хоромы! — оценил масштабы квартиры жгучий брюнет, кидая взгляды по сторонам. Он сам больше привык к более тесным жилищам. Здесь же, в здании дореволюционной постройки, высота потолков поистине зашкаливала. Особенно впечатлял узкий и потому кажущийся неимоверно внушительным здешний туалет. Такое впечатление, что сидишь в шахте лифта.
— Это не мои, а деда.
— Так вроде у тебя, Снайпер, с ним какой-то конфликт вышел. Чего это он так расщедрился?
— Осознал заблуждения. Не смейтесь, если честно, то как я занялся клубом, и он у нас побывал в гостях, так разом полностью поменял ко мне отношение. Старик из древней кондовой породы, в той жизни я его почти не помню. Отец являл уже привычный нам тип питерского интеллигента с фигой в кармане. Дед же, — Истомин, он же Снайпер задумался, — считал себя честным коммунистом. Он же всю блокаду прошел. Совсем юным пацаном столько дерьма человеческого увидел, как и настоящего нравственного подвига. Нам и не снилось. На войну не успел попасть, но бегал по ночам зажигалки немецкие тушил, а по квартирам ходил, помогал чем мог. Говорит, что потому и выжил, что шевелился. Ну, подкармливали их. Хотя он особенно про те страшные времена не распространяется. Разок с ним хорошенько выпили, вот и разговорился.
— Точно! — молодой бородач атлетического сложения оторвался от плиты, от которой аппетитно тянуло мясом. — Я тут пообщался с настоящими блокадниками. Мы ни малейшего представления не имеем, что они тогда пережили. Голод, бомбежки, артобстрелы, — Геолог даже остановился в раздумье. — Это же просто ужас какой-то! И почему мы все это проклятой немчуре простили?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Новый мир хотели построить, более справедливый.
— И что, Русланчик, построили? Чтобы потом эта тварь Меркель нацистов в Киеве поддерживала и санкции против нас вводила? Надеюсь, здесь её уже законопатили в самую глубокую камеру.
— Чего такой злой, Рекон?
— Да бесит временами просто! Мы старались, а эти гады все забыли. Тогда зачем прощать?
— Для нас самих, наверное. Чтобы чувствовать себя человеком.
— Ну ты, Колюха, допустим, еще лично ощутишь, но твои товарищи сдохнут. Нет, я против прощения. Руслан, вино открывай!
— Может, все-таки по водочке?
— Да ну тебя Игорюха! Сказали же — прилично сидим. И что там, Снайпер, дед говорит про твой клуб?
— Понравилось ему. Помогает чем может. Связи же у него с тех времен обширные. Да и люди ему доверяют. Иногда спорим здесь на кухне о всяком. Дед свое рассказывает, я про наше несчастливое будущее. Короче, проникся он по самое не балуй. Сейчас он у дочки, мой тетки живет. Отца в этой реальности нет, зато целых три тёти. Подкармливают меня, бедного родственника, хотя я гонорар за книги получил, как их годовая зарплата.
— Сейчас тебя Паша накормит. Его мясо по сычуански — это нечто!
Сметанин обернулся и с довольным видом осклабился.
— Ты бы знал, каким макаром я этот соус доставал!
— Ну что, парни, вздрогнем!
— Понеслась душа в рай!
Мужчины с отменным аппетитом отдали должное мясу и сейчас подкладывали себе жареный картофель.
— Обалдеть! Павел, тебе надо в ресторане трудиться!
— Я типа и работаю!
— Чего?
— Николай, он у меня в приложении кулинарную рубрику ведет. На телевидение хочет пролезть, шнырь камбузный. Кулинарные традиции народов мира!
— Ну так я где-то только не бывал. Местному люду все в диковинку. За них вон Сенкевич путешествует.
— Паша, ты никак здешним блогером намерен заделаться?
— Почему бы и нет? Сам знаешь, люблю быть во всем первопроходцем!
— Только здесь тебя за рубеж уже не выпустят. Сидим как тюряге.
— Ну а ты чего хотел? Время пройдет, начнут выпускать. Послезнания уже устаревают. Не видишь по событиям? Придется Брежневской камарилье самой кашу расхлёбывать, а мы будем посмотреть.
Геолог внимательно взглянул на Рекона.
— Ты чего, Руслан, здесь? Я думал, давно в родных краях отжигаешь.
— Пятигорск и тогда был провинцией, нынче и вовсе деревня. Съездил, познакомился с предками. Вина вот привез. Не мое это, привык уже жить в гуще событий. У вас тут хоть и холодно, но горячо.
— И где сейчас? Ты вроде как по торговым делам был?
— Так он у нас нынче в Московском Озэпе в Торговой палате и сидит, — с усмешкой пояснил Игорь Дивов
— Не понял?
— Мы там не торговлей занимаемся, помогаем принимать стандарты будущего. Даже не представляешь, до чего тут люди дремучи. Элементарного не знают. Сначала вот за колхозные рынки взялись, сейчас кооператорам помогаем.
— На хозрасчете? — понимающе кивнул Геолог.
— Нет, ставка у нас, — Руслан не выдержал ехидных взглядов остальных мужчин и пояснил, — ну, люди бывают благодарными.
— Ничего в России не меняется! — нарочито безрадостно вздохнул Игорь.
После сытного обеда расселись в гостиной на диванах и креслах. Редкое в Питере солнце по причине ворвавшегося из Арктики морозца светило ярко и настойчиво, создавая в комнате приподнятое настроение.
— Чего там у тебя случилось, Колян. Колись!
— Да ожидаемо. На коммунаров наехали сверху. Анонимка к ним пришла. Больно мол необычно и по-антисоветски.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Геолог хмыкнул:
— Серьезно? Они там совсем офонарели? Было же коммунарское движение в семидесятые!
— Так, то под комсомольцами! И в рамках допустимого, да и ерунда в целом самодеятельная. Влияния на общество никакого.
— Как будто твое повлияет?
— Паша, понимаю твой скепсис, но просто так сидеть на месте не могу. Времени же у меня хватает. Буду по паре своих книг в год издавать, с голода не помру.
