Таким образом работала целая система воспитания и образования детей, выстроенная Советской властью. Тогда по всей стране в Домах пионеров работали кружки, где преподавали детям музыку, театральное искусство, живопись. Почти все среднее поколение довоенных художников подрабатывало педагогической деятельностью. В педагоги тогда шли очень хорошие и достаточно маститые художники. Антонина Петровна, помимо того, что водила нас в Музей зарубежного искусства и Третьяковку, сама прекрасно рисовала, своим примером учила нас технике рисунка. Запомнились внимательность и серьезность отношения к нам. Это само по себе было уроком и воспитанием.
Сегодня тема детского воспитания — это очень существенная проблема. Сейчас государство детьми не интересуется, дети большей частью болтаются на улицах и даже, как я знаю, спортивные кружки уже редкость. А мы были загружены чрезвычайно.
— Вы один из первых выпускников Средней московской художественной школы. Это учебное заведение, созданное при Московском художественном институте, на мой взгляд, затевалось, как своего рода лаборатория, где взращивалась будущая художественная элита страны. Неслучайно большинство академиков живописи — выпускники школы. Расскажите об этом периоде…
— В августе 1939 года я, сдав экзамены, поступил в Среднюю московскую художественную школу. Эта школа, созданная по инициативе Грабаря, несомненно, была на особом положении. У нас преподавали многие вузовские преподаватели. Сам Грабарь несколько раз читал у нас лекции и часто бывал на просмотрах. Один раз он устроил в школе выставку акварелей из фондов Третьяковкой галереи. Выставка располагалась прямо в физкультурном зале… К нам привозили и работы студентов Московского художественного института, таким образом приучая уже к следующему этапу образования. Да, это была школа-любимица. Но никакого духа элитарности не было. Напротив, все было очень демократично. Сам институт еще только формировался. Жестких требований еще не было. Мы в свободной манере писали натюрморты, портреты. При школе находилось общежитие, куда съезжались ребята со всех концов страны.
Показательно, что когда началась война, младшие классы получили броню, отсрочку от службы в армии. В крайне тяжелое для страны время государство думало о будущих художниках…
Сейчас часто говорят высокими словами о культуре, но забывают о том, что нужен, прежде всего, метод воспитания и образования. Это касается не только культуры, но также науки и спорта. Нам дали здоровое воспитание, по существу. В школе нам привили крепкие и простые истины, не очень политизированные. Сейчас принято утрировать и представлять общество того времени сплошным концлагерем. Тогда по крайней мере мы ездили с этюдником по всей стране, рисовали все, что хотели.
— Гелий Михайлович, период вашей творческой зрелости пришелся на противоречивую, но яркую эпоху. Речь идет о 60-х годах ХХ века. В чем, на ваш взгляд, секрет, феномен той пороры?
— Есть такой устоявшейся термин — "шестидесятники". Но для меня "шестидесятники" — это не Евтушенко и Вознесенский. Это прежде всего люди, вышедшие из пламени войны. Это они несли в себе новое представление о вселенной, о жизни, об искусстве. Целое поколение пришло с войны со страстной мечтой о мирной жизни, жаждой знаний, тягой к труду. Именно это военное поколение формировало дух эпохи, который был позже подхвачен "гнилой интеллигенцией" и вскоре развеялся. Но тогда речь шла именно о новом, исполненном творческой энергии человеке, который в корне изменил взгляд на вещи.
— Вспоминаю ваши работы. Серию "Опаленные войной"… Это очень суровые вещи.
— Я поступил в художественную школу в августе 1939 года, а 1 сентября в Европе началась война. Я заканчивал институт в 1950 году. И нам вручали дипломы под лозунгом: "Американцы — руки прочь от Кореи!". Мы — поколение, пронизанное войной. Часть из нас воевали, часть нет. Но мы все воспитывались в этой атмосфере.
— В течение многих лет наша газета занимается поиском зон и сред, в которых копится энергия неизбежного завтрашнего взлета, пробиваются ростки русского возрождения.
Альтернативой либеральной деструкции выступают художники охранительного, так называемого почвеннического направления. Признавая их исключительную роль в деле сохранения наших культурных традиций, мы продолжаем ставить вопрос об актуальности их творчества. /.b
— Существует целый пласт художников, чьи привязанности лежат исключительно в XIX веке. Но цена художника в том, как он откликается на явления жизни. Почему он жив? Потому, что он реагирует. Он ведь живет и творит в этой реальности, неважно — нравится она ему или нет. Попытка убежать — это от неспособности творчески ее осмыслить.
С одной стороны, какой-нибудь Никос Сафронов демонстрирует старые иконы, на которых написаны голые безобразные бабы. С другой стороны, художники проповедуют русское и православное, а в самом их искусстве какие-то кареты, дамы в чепчиках и русского ничего нет.
В детстве я видел, как взрывали храм Христа Спасителя. Теперь его восстановили и в росписи верхнего храма попытались лишь повторить то, что было когда-то: не хватило решительности украсить новый храм новой живописью. У нас прекрасная школа мозаики. Мозаика позволяет использовать современный язык, обладающий долей условности, что не противоречит, кстати, православной традиции.
— Гелий Михайлович, вы один из очень немногих современных живописцев, для которых огромное значение имеет идейная, если угодно, литературная составляющая произведения. Где, в каких областях проходит грань между натурой и идеальным образом? Ведь в своем творчестве вы идеалист, романтик…
— В живописи я скорее сочинитель, как было отмечено вами, человек литературы. Дело в том, что наша живописная школа — это в основном натурная школа. Вы заметили, что все художники летом разбегаются по своим захолустьям, выезжают на пленэр и рисуют пейзажи. Нынче эта школа дает существенные сбои. С одной стороны, молодежь не очень принимает ее. С другой, воспитанные в этом русле мастера не знают, как применить свое умение. Под эту привычку писать с натуры зачастую подводится идейная основа: верность традициям и так далее… Традиции здесь ни при чем, просто у нас принято считать художником того, кто может придти и более или менее точно перенести на холст то, что он видит.
Ведь в музыке есть исполнители и есть композиторы. Исполнители всегда на виду. Композиторы немного в тени. Талантливые исполнители привносят в произведение энергию собственной души. То же самое происходит с талантливым художником натурной школы. Он приносит свое особое видение объекта. Такой художник может быть и гениальным… Но он всегда следует заданному мотиву. Композитор создает на пустынном месте, синтезирует из воздуха.
Я очень любил покойного Свиридова. Как-то мы сидели здесь, в мастерской, и он сказал такую фразу: "Музыку у нас иногда обожествляют, но поверьте, там очень много техники. Но тайна — она лежит в мелодии…"
Свиридов тоже любил хорошую литературу. Кстати, когда я начинал разрабатывать тему Моцарта и Сальери, делал эскизы, Свиридов сделал несколько существенных замечаний. Он очень глубоко эту тему чувствовал. В том числе он обратил мое внимание на одну интересную деталь: Сальери для Моцарта — иностранец. Моцарт в письмах к отцу называет Сальери "грязным итальяшкой". Моцарт — адепт национального, немецкого направления в музыке, и его раздражал тот факт, что приоритет при всех дворах получали итальянцы и аристократия явно пренебрегала немецкой музыкой.
— А что есть "мелодия" в вашей живописи — очевидно, это тема, которую вы находите?
— Не знаю. Я тему и сюжет нахожу достаточно легко. На реализацию темы уходит не так много времени, но она должна обрасти органической формой. В этом большая трудность и тайна. Редко тема рождается в своей форме.
Чувства с возрастом притупляются, а поиск формы находится в области чувства. Тема беспокоит, и я понимаю, что она уже живет, трепещет, но не обрастает телом, форму свою не находит. Здесь начинается самое для меня главное. Довлеют предыдущий опыт, который мешает, та школа, которую я прошел. Все это затрудняет решение задачи единения формы и смысла. Но с другой стороны, если форма найдена, какая бы ни была, произведение уже живет. Ребенок может родиться слабый, нескладный, некрасивый. Но он родился, соединив дух и плоть. Задача уже вырастить его.
— Ваш весьма выразительный, в чем-то даже христоподобный Кихот — это тип, выдуманный вами, или он написан с натуры?
