и с тремя другими видами текстиля. Льняная ткань производилась из растительного волокна, широко распространенного по всей Европе. Шелк веками ввозился с Востока, но в XIII веке его производство уже процветало в Италии, на Сицилии и в Испании. Хлопок изначально импортировался из Индии, но, впоследствии завезенный маврами в Испанию, теперь он вырабатывался во Франции, в Италии и во Фландрии.
Торговля шерстью была скорее начальным пунктом, нежели основным предметом деятельности труаского торговца. Когда он распродавал на ярмарке свои ткани итальянцам, на вырученную прибыль он мог купить пряности из стран Дальнего Востока, вина из Бургундии или металл из Германии. Что-то из этого тут же перепродавалось клиентам, заранее оставившим ему заказы. Что-то разбиралось на более мелкие партии. Что-то придерживалось в расчете на растущий рынок. А что-то, вроде дерева и металла, отправлялось на обработку.
Часть своей прибыли он, скорее всего, инвестировал в недвижимость: городские дома можно было сдавать в аренду — тем же семьям работавших на него ткачей. За пределами города выгодным вложением были лесные угодья, стоимость которых с годами только повышалась, и между тем владелец имел возможность вырубать древесину на продажу. Кроме того, можно было добиться разрешения на рыбную ловлю в реке или пруду и сделаться рыболовецким «лендлордом», разделяя улов со своими арендаторами-рыбаками.
Успешный торговец, вне зависимости от собственных желаний, почти всегда становился ростовщиком: нуждающиеся идут просить туда, где есть деньги. И в середине XIII века древняя еврейская монополия превратилась в доходное дело, из которого большинство еврейских кредиторов оказались вытеснены. Крупнейшими банкирами эпохи были итальянцы, однако предприниматели из Северо-Западной Европы охотно наступали им на пятки. Ростовщичеством занимались обыкновенно менялы. Самыми известными ростовщиками слыли выходцы из Каора, города на юго-западе Франции, издавна занимавшиеся денежным обменом. Богатые познания в области чеканки монет делали их также экспертами в оценке серебряной посуды и украшений. Само слово «кагорец», наряду с «евреем» и «ломбардцем», выступало синонимом слова «лихоимец».
Ростовщиков не любили, даже тех из них, кто был рыцарем Христа. Тамплиеры, некогда отряд крестоносцев из Шампани, давший клятву в храме Соломона посвятить свою жизнь защите Иерусалима, славились своими финансовыми талантами не меньше, чем военными. Их командорства, расположенные в большинстве городов Северо-Западной Европы, включая Труа, представляли собой, как правило, здания из тесаного камня, представлявшие собой нечто среднее между бункером и банком.
Ненависть к ростовщикам соседствовала с уважением. Профессия менялы была столь престижна, что мастер вместо того, чтобы платить своему ученику или хотя бы просто содержать его, требовал и получал от его отца плату за обучение сына. Следующий пункт был указан в контракте, заключенном в Марселе в 1248 году, между менялой и отцом его ученика: «…коли случится, не приведи господь, что указанный выше Уильям станет причиной Ваших убытков, сим соглашением я обещаю возместить Вам их по одному только Вашему слову, не требующему доказательств…».
Процентщики шли на риск, оттого была высокой и ставка. Официально церковь осуждала любую лихву как ростовщичество, однако сами церковнослужители не гнушались ни брать, ни давать взаймы.
Самые высокие проценты брали евреи, рисковавшие больше остальных, отчасти из-за того, что их политическое положение делало их уязвимыми перед сговором их должников с властями, отчасти потому, что они привлекали «худших» заемщиков — тех, кто по каким-либо причинам не мог взять в долг где-то еще. Как и у выходцев из Каора, еврейское ростовщичество было в основном закладным. Чтобы стать ростовщиком в Труа, необходимо было приобрести себе «стол», иначе говоря — лицензию от графа.
Тем не менее за ростовщиком, будь он христианин или иудей, стояла набирающая обороты сила, и взимать долги в 1250 году было намного проще, чем сто лет назад. Нерасплатившийся должник мог ожидать, что его имущество будет конфисковано и передано кредитору. Если для погашения долга изъятого у должника было недостаточно, то его отправляли в тюрьму или изгоняли из города. В глазах кредитора второе было более эффективным средством наказания, поскольку оставляло должнику возможность заработать. Согласно древней традиции, неоплаченный долг ложился на общину должника: сеньор и горожане старались блюсти репутацию своего города как безопасного места для ведения дел.
Самые крупные долги числились за аристократами. Чтобы достойно снарядить свою экспедицию в Третьем крестовом походе, граф Генрих II Шампанский занял в долг у десяти банкиров и в конечном счете передал все долги своему наследнику. Граф Тибо IV, набрав больших кредитов в юности, впоследствии отказался по ним расплачиваться. Банкиры, среди которых были итальянцы и один еврей, обратились за помощью к папе римскому, который отлучил графа от церкви и наложил на всю Шампань интердикт, запрещавший отправлять любые церковные службы до тех пор, пока не будет выплачен долг. Однако расточителя Тибо этот опыт ничему не научил, и вскоре он снова оказался в подобной ситуации. Но на сей раз он пошел еще дальше: схватив одного из своих кредиторов, итальянского банкира по имени Ильперни, и бросив его в тюрьму, он выудил из запуганного бедняги двенадцать тысяч ливров. Разгневанный папа римский пригрозил новым отречением и интердиктом, и опрометчивому Тибо больше ничего не оставалось, кроме как пообещать отправиться в Крестовый поход. Стоит отметить, что в тот самый момент граф был также должен две тысячи ливров монахам из Сен-Дени в Париже, которые в качестве залога удерживали у себя золотой крест из его капеллы в церкви Святого Этьена.
Долги и ссуды были на Шампанских ярмарках обычным делом. Обещания расплатиться нередко переносились с одной ярмарки до следующей или приобретали форму рассрочки на ближайший ярмарочный сезон. Часто такие «обеты» продавались третьим лицам «со скидкой», когда, например, торговец выставлял долг на продажу по сниженной стоимости, если ему срочно требовались наличные деньги.
Аренда жилья также представляла собой форму ростовщичества. Съемщик брал деньги в долг на постройку или покупку дома, соглашаясь выплачивать определенный процент — обычно от восьми до десяти процентов. Он мог так никогда и не расплатиться по основной сумме займа, залогом которой для кредитора всегда выступал сам дом. Недвижимость могла пройти через несколько поколений такой «аренды».
Помимо феодалов, дельцов и обычных горожан, нередко брали в долг и целые города, предлагая «пожизненную ренту» в виде ежегодных или ежеквартальных платежей в течение жизни кредитора. Иногда обязательство распространялось на две жизни: кредитора и его наследника. В целях борьбы с мошенничеством города предлагали награды за известие о смерти держателя ренты.
Успешный горожанин-предприниматель вызывал серьезную зависть. Люди злословили, что своим богатством, размер которого нередко весьма преувеличивался, он обязан исключительно жульничеству, а никак не упорному труду.
