Тайна роста капитала была непостижима для тех, кто им не обладает. Как, собственно, непостижимы и тревоги предпринимателя, чье дело зависит от капризов феодалов, здоровья стада, бурного моря или перспектив войны.
Людям — включая самих купцов — в нажитом торговлей серебре мерещилось нечто дьявольское. Народная мудрость учила, что «в долгу у Бога тот, кто остался честным в торговле, не презрев бедных и не возненавидев религию». А литература предлагала такие характеристики героя: «проведя большую часть жизни в чистоте, он сделался торговцем».
И все же купцам не доставалось такого презрения со стороны поэтов, каким те щедро осыпали крестьян. Даже труверы[25], «гласы рыцарства», осторожно выказывали уважение к этому классу горожан, способных переступить границу, отделяющую их от знати. За свои финансовые заслуги перед сеньором богатый горожанин мог быть произведен в рыцари. Ренье Аккор, к примеру, флорентийский купец, ставший жителем Провена, столь успешно вел дела с великими графьями Шампанскими, что стал рыцарем и сеньором де Гуэ. Многие состоятельные горожане были свидетелями произведения в рыцари своих сыновей. Некоторые труверы и сами происходили из городской среды, как, например, Адам де ла Аль, чьи изящные стихи, посвященные супруге, столь же неблагородного происхождения, как и он сам, пользовались широкой славой, а также Жильбер де Бернвиль, сравнивавший свою возлюбленную с северной звездой.
Успешные горожане обходились и без дворянской грамоты. Обращение «сир», повсеместно сопровождавшее богатых купцов, фактически наделяло их собственным дворянским рангом. Таким чиновникам на графской службе, как сиру Доре («Золотому»), женившемуся на знатной генуэзской даме и выступавшему ярмарочным хранителем в 1225 году, а также сиру Герберту Путмонэ («Лихие деньги»), графскому финансовому агенту, не требовалось преклонять колена перед рыцарями или мелкими баронами. Сын торговца рыбой сир Жеpap Мелетэр в 1219 году исполнял должность провоста Труа, в 1230 году стал казначеем графа, а в 1231 году — первым мэром. Другой горожанин, Пьер Лежандр, в 1228 году служил судебным приставом в Провене, в 1232 году занял должность мэра Труа, а в 1225 и 1228 годах исполнял обязанности Смотрителя ярмарки. Его дочь вышла замуж за богатого итальянца Николая Кремонского, чья семья занималась трансальпийскими делами графа.
Если пропасть между зажиточным горожанином и бедняком однозначно ширилась, то зазор между влиятельными горожанами и сельской дворянской аристократией лишь сужался.
Глава VIII
Врач
Потребовав мочеприемник, лис Ренар велел льву Ноблю его наполнить и, поднеся к свету, принялся изучать действие различных гуморов в королевском теле. После чего произнес: «Сир, да у вас озноб, благо у меня есть лекарство…»
«Роман о Лисе»
В городе размеров Труа насчитывалось менее полудюжины лицензированных врачей22, не считая множества практикующих медицину или какую-либо ее отрасль повитух, цирюльников, монахов и откровенных шарлатанов. Образованный врач — аристократ среди этой братии, наслаждавшийся высоким статусом и превосходными гонорарами. Его практика закономерно ограничивалась лишь верхушкой общества, о чем свидетельствуют медицинские трактаты и записи.
Один такой трактат рекомендует осматривать сумевшего удостоиться внимания врача слугу, поскольку, даже «если вы не вынесете ничего нового из осмотра пациента, вы всегда сможете поразить его своими знаниями о его недуге». В доме пациента знающий свое дело врач ведет себя в соответствии со сложившимся «ритуалом». Входя в спальню больного, он кланяется, усаживается на стул, достает из своей сумки песочные часы и измеряет пациенту пульс. Он просит образец мочи заболевшего, к которой внимательно принюхивается и даже пробует на сахар. В случае тяжелой инфекции он исследует мочу на наличие осадка. Он расспрашивает о диете и стуле больного, после чего заводит речь о характере заболевания. Желудок, уверяет средневековый врач, подобен котелку, в котором готовится еда. Если он оказывается переполненным, то содержимое начинает убегать через край, оставляя еду неприготовленной. Жар для этой внутренней печи образует печень. И потому очень важно поддерживать баланс гуморов — флегмы, крови, желтой желчи и черной желчи, — которые в соответствующем порядке отличаются следующими качествами: влажная и холодная, влажная и горячая, сухая и горячая, сухая и холодная. Лихорадки бывают трехдневными, четырехдневными, суточными, гектическими и чумными. Конкретный вид диагностируется по характеру ее возобновления: будь то каждый третий или каждый четвертый день, а также по тому, не усугубляется ли состояние пациента. Выздоровление зависит от множества факторов, включая фазу луны и расположение созвездий.
Покидая комнату заболевшего, врач может заверить больного в его скором выздоровлении — конечно же, с Божьей помощью; однако, выйдя к семье, он ловко принимает более серьезный тон, намекая, что не хотел бы тревожить пациента, но, по счастью, все под контролем благодаря своевременному обращению к науке. Он может оставить рецепт на травы и лекарства, а также порекомендовать питание — предпочтительнее всего будет куриный бульон, миндальное молоко и ячменный отвар с инжиром, медом и лакрицей.
Врача нередко приглашают отобедать вместе с семьей пациента. И нередко он такое приглашение принимает, не выказывая, однако, лишнего энтузиазма. Во время обеда врач развлекает сидящих с ним за одним столом рассказами о болезнях и ранениях, которые ему довелось лечить, не забывая при этом пару-тройку раз отослать слугу узнать, как поживает пациент, в качестве заверения, что он не забыт.
Если относительно стандартов более позднего времени врачебная наука XIII века может показаться сомнительной, то по сравнению со временем предшествующим она представляет собой настоящее торжество прогресса. В эпоху раннего Средневековья хранилищами медицинских знаний служили аббатства и монастыри. Главным результатом их деятельности стала замена гиппократовского закона о том, что болезнь является природным феноменом, представлением, будто все недуги есть не что иное, как наказание свыше. В XIII веке эти взгляды были еще живы, и даже доктора порой высказывались в их пользу, однако сама фигура светского практикующего врача воплощала уверенный шаг к рациональному пониманию болезни.
Также она воплощала и шаг к коммерциализации. Тот же медицинский трактат, который указывал врачу, как следует общаться с пациентом, давал точные наставления, как надлежит взимать оплату: «Когда пациент почти оправится, обратитесь к главе семейства или ближайшему родственнику больного следующим образом: Господь соизволил с нашей скромной помощью излечить того, кого вы просили нас посетить, и мы молим о том, чтобы он сохранил ему здоровье и чтобы теперь мы могли получить ваш великодушный расчет. Если впредь кому-либо из членов вашей семьи понадобится наша помощь, мы, в благодарность за прежние отношения с вами, оставим все дела и поспешим ему на помощь». К этой формуле, разработанной в первой в мире и самой прославленной в глазах современников Салернской медицинской
