Очень удачно сложилось, что Патрик был геем. Это сразу, в зародыше душило все подозрения и сплетни на тему их отношений. В течение двух первых лет пребывания Любови в Сопоте Патрик был единственным мужчиной, который ее касался. Это происходило, когда она почти обнаженная – только в стрингах – лежала на стилизованной декадентской кушетке, а он делал ей массаж, полный неги и чувственности.
И вот уже год как к ней прикасается другой мужчина…
№ 414
Каждый раз все должно было быть иначе, но каждый раз это не получалось. Ни у нее, ни у него. Этого не забыть. Того голода и того нетерпения. На полу, у стены, в коридоре, на подоконнике. Так они встречались…
Он садился в самолет, чаще всего в Венеции, пересаживался в каком-нибудь аэропорту, чаще всего во Франкфурте, и через шесть-семь часов приземлялся в Гданьске. Иногда он прилетал из Рима, иногда из Болоньи, но и оттуда невозможно было добраться до Труймяста без пересадок.
Поначалу, пока он не узнал ее, ему это было, честно говоря, на руку. У него оставалось больше времени на изучение всей этой финансовой документации. Его фирма совместно с поляками строила торговый центр в Гданьске. Огромные инвестиции, большая ответственность для всех, а особенно для него, потому что он все это координировал.
Потом, когда появилась она, он с документами заканчивал в офисе, а в самолетах, в аэропорту и в такси читал, как нанятый, русские книги. Сначала в переводе, потом – только в оригинале. Чаще это были исторические и биографические книги, но попадалась и поэзия. Если бы не его «русскость», до этого момента им не осознаваемая и как бы даже не существующая, наверно, никогда бы не случилась с ним эта любовь. И если бы не Бродский…
Больше года назад, в мае, он приехал в Гданьск, срочно вызванный из Лондона. Возникли какие-то проблемы, кто-то кому-то не заплатил, кто-то из-за этого обиделся и начал грозить судом. В итальянской строительной индустрии это было совершенно нормальным явлением, но поляки – народ необыкновенно обидчивый в вопросе чувства собственного достоинства – не на шутку разозлились. Он должен был стать посредником, переговорщиком и кем-то вроде гаранта. Переговоры решено было проводить на нейтральной территории. И это оказался Сопот, а точнее, конференц-зал в «Гранде». Территория была не совсем нейтральная, по совести говоря, потому что хотя это и не был Гданьск, но отель принадлежал французской фирме «Софитель», а одной из сторон в произошедшем конфликте было французское архитектурное бюро. Но когда он уточнил, не принимало ли оно участие в строительстве отеля или объекта 04101975/PL-FR-CH/NEGATIV (у него была целая база таких данных – в строительстве информация подчас даже важнее, чем в разведке), оказалось, что нет. Это свидетельствовало, несомненно, в их пользу, потому что то, что сделали с «Грандом», было преступление с точки зрения истории и архитектуры, по его мнению.
Переговоры должны были начаться в 9.30. Его это известие не обрадовало. С французами лучше разговаривать где-нибудь в 15.30, а лучше всего – в районе 19.30. За обедом они уже выпивают бутылочку вина, а к вечеру – минимум две.
Он прилетел из Лондона в Варшаву, оттуда поездом добрался до Гданьска, а потом уже на такси до Сопота. Заснул он уже после четырех. Когда зазвонил будильник на телефоне, пожалел, что он не безработный. Некоторое время он боролся со сном, потом в конце концов встал, принял ледяной душ и начал одеваться. Последний раз галстук – единственный, который у него был, – он надевал на похороны отца. Французы галстуков не носят принципиально – наверно, это отголоски исторической памяти о гильотине времен революции. С другой стороны, когда речь идет о деньгах, мужчинам без галстуков как-то не очень доверяют, как и женщинам в юбках; это, вероятно, какая-то очередная глупость и паранойя, что-то связанное с комплексами и идиотской политкорректностью Америки, – убеждение, что женщинам в брюках можно больше доверять, чем женщинам в юбках, потому что они меньше женщины и потому менее коварны.
Галстук из синей шерсти украшал вышитый вручную герб Гарвардского университета с надписью Veritas на красном поле. Он получил его вместе с дипломом. Отец тогда произнес: «Ну вот, сына, теперь я могу спокойно умереть!» И через неделю действительно умер. По непонятным причинам всю эту американскую чушь французы воспринимают необыкновенно всерьез. Особенно если она вышита на гербе. Что это нравится французам – он еще мог понять, но вот что его отец, образованный еврейско-русский коммунист, по природе своей все эти затертые каноны презиравший, в этом нашел, он понять не мог.
В Гарварде он научился гораздо меньшему, чем в маленькой частной школе Вероны. Без герба…
Он услышал стук в дверь, открыл и невежливо буркнул по-английски:
– Ну что там, черт побери? Я буду через минуту! Я не опоздаю – я вообще никогда не опаздываю!
Он думал, что обеспокоенные его отсутствием поляки послали какого-нибудь назойливого напоминателя.
За тележкой, полной бутылок, бутылочек и коробок, стояла молодая женщина в белой блузке, к которой был приколот бейджик с именем и должностью.
– Прошу прощения, – ответила она испуганно, – я не хотела вас заставлять нервничать. Я только хотела убедиться, что у вас все в порядке и всего хватает. Например, минеральной воды, и если надо – пополнить запасы. Прошу меня простить.
Он, в свою очередь, извинился за грубость и, когда она уже уходила, добавил:
– Вы не могли бы мне помочь? Я тут воюю с этим дурацким галстуком, – объяснил он. – Может быть, вы умеете завязывать галстуки? Я спрашиваю, потому что мама моя вот умела…
Она улыбнулась, прислонила тележку к стене, отбросила волосы со лба, подошла и сняла галстук с его шеи. Посмотрев на узел внимательно, она сказал:
– Моя мама тоже. Она иногда завязывала свой, а отцовский – каждый день. Какой вы хотите узел? Виндзорский? Простой? Полувиндзорский? А может быть, Шелби?
Она стояла очень близко. Почти касаясь его. Он чувствовал запах ее духов. У нее был слегка хрипловатый, низкий голос. Она подняла голову и посмотрела ему в глаза. Он заметил забавные, как у девочки, веснушки у нее на носу и необыкновенно длинные черные ресницы. И маленький шрамик на нижней губе, справа. И изящные руки с длинным указательным пальцем, и ногти без лака, что он так любил, и выступающие вены на запястьях, как у его матери, и маленькую родинку на левом ухе, как у его дочки. Она держала галстук в руках и деликатно водила по нему пальцем.
– Какой бы узел вы ни завязали – он будет однозначно лучше того, что я мог бы изобразить, – сказал он, глядя на ее руки.
– Тогда я вам сделаю Шелби. Вы очень высокий, а галстук слишком короткий для Виндзора. Он бы у вас заканчивался прямо над пупком. А это не слишком элегантно, – ответила она. – О, Гарвард! – вздохнула она. – Боже мой. Я всегда об этом мечтала. Чтобы учиться в Гарварде…
Он до сих пор не может понять, как случилось, не иначе как необъяснимая рука судьбы, что при завязывании галстука, в спешке, в каком-то случайном отеле он вдруг рассказал этой совершенно чужой женщине то, чего никому до тех пор не говорил. Может быть, ему просто надо было от этого избавиться.
– Вот и мой отец мечтал о том же. Он был уже слишком стар для Гарварда, поэтому и послал туда меня. Чтобы я исполнил его мечту. Родители часто переносят свои мечты на детей. По сути, в Гарвард меня отправили отец и его друг Бродский. Они разговорились на тему моего будущего за русской водкой, читая какую-то российскую поэтессу в оригинале. То есть мой отец читал, а Бродский наизусть декламировал. Меня, самое заинтересованное лицо, они ни о чем не спрашивали. Вы когда-нибудь пили настоящую русскую водку?
– Я пила водку в России. Не знаю только, настоящая ли она была. В России никто не обращает на это внимание. А этот Бродский… его случайно не Иосифом звали?
– Именно. Хотя для меня он был просто дядей Йосей. Вы его знаете? Он был довольно известным. Книги писал. И стихи тоже писал. Даже Нобелевскую премию получил.
Она смотрела на него странно и, чуть сильнее затягивая галстук на его шее, спросила:
– Нобелевскую премию, говорите? Дядя Йося, говорите? Русскую поэтессу наизусть, говорите?
– Да вы меня удушите, пани! – прошептал он, хватая ее за руку. – А еще я точно опоздаю.
– Простите. Я слегка забылась. Простите. А эту поэтессу случайно не Ахматова звали?
– Думаю, что так и было. Я почти уверен. Ее точно звали Анной, а фамилия – да, похоже было на Ахматову. Но я могу узнать точно. Моя мама наверняка это помнит. Я ей позвоню вечером, – пообещал он. – А сейчас мне и правда нужно идти. И как вам мой галстук? Что думаете?
Он отодвинулся и встал в двух шагах от нее. Она быстро оглядела его с ног до головы. Потом подошла и поправила шелковый платочек в кармане его пиджака. И вдруг он почувствовал, что она прикасается к его ширинке. Рефлекторно напряг мышцы. Раздался звук застегивающейся молнии.
