холодок и заставил себя подумать о чем-нибудь другом: не хватало еще, чтобы я лежал тут всю ночь, терзаясь сомнениями. Недостаток сна делал меня раздражительным тупицей с головной болью.
– Ш-ш-ш, – сказал я. – Не забудь, что он прямо за этой стеной, а у стен есть уши – особенно в таких хлипких домиках, как наш. Не будем ему мешать.
– И то правда, – шепнула Дара, и я, мысленно возликовав, погасил свет.
6
Позволю себе повторить и акцентировать одну фразу, сказанную мною в первой части: мы раскрываемся до тех пор, пока нам комфортно это делать. Я свято верю в то, что любое вмешательство в частную жизнь человека без его ведома – исключительно мерзко. Мобильник нашего гостя, обернутый в темно-коричневый чехол, с первого же дня сделался привычной деталью дивана, почти сливаясь с ним. Если его хозяину случалось ненадолго отлучиться, телефон оставался доверчиво лежать на месте. Как-то я заметил мимоходом, что мальчика на диване нет, а Соня держит в руках уже раскрытый чехол и тычет пальцем в экран.
– Запаролен, – сообщила она мне разочарованно.
Я зашипел разъяренной коброй, выхватил телефон у нее из рук и метнул, как гранату, обратно в подушки.
– Твою мать! Ты охренела?
Мне пришлось отложить дискуссию, потому что сбоку от нас стукнула дверь. Но и потом, по здравому (якобы) размышлению, Соня ответила, что я зря психовал и ничего секретного она смотреть не собиралась, а просто проверила кармашек чехла, где лежала всего-то одна предоплаченная карточка да измятая двадцатка... В этом месте я приказал ей немедленно заткнуться и никогда больше такого не делать. Как только Илай занял Дарину спальню, я сразу дал понять обеим женщинам, что категорически не одобряю попыток проникнуть туда и порыться в его вещах – пусть даже с самыми благими намерениями. Вещей, впрочем, у него было мало – настолько мало, что на следующий день Соня вернулась с работы позже обычного и принесла мешок одежды. Примерь, сказала она, и выбери что понравится, остальное я обратно отнесу. Банк ограбила, что ли? – поинтересовался я. Ты как маленький, скривилась Соня: это добро в «Армии спасения» три копейки за кило. Вечером того же дня полупустой мешок был обнаружен аккуратно сложенным на диване. «Спасибо» Илай не сказал, как не делал этого и в других ситуациях, где принято благодарить чисто на автомате, из чего я сделал вывод, что либо он очень давно не жил в нормальной среде, либо его вообще никогда не долбали хорошими манерами. Мы трое, не сговариваясь, отнеслись к этому философски и тоже не стали долбать его по мелочам. До мебельного магазина мы так и не добрались: письменный стол нашелся почти задаром на местной барахолке, а нужда во второй кровати отпала сама собой. Мне понравилось шепотом болтать с Дарой перед сном: в этой целомудренной близости было что-то уютное – как в детстве.
На третий день после того, как Илай переехал к нам, Соня собралась навещать Бадди. Я вспомнил наш удачный визит туда полгода назад и подумал, что мальчику иппотерапия тоже пошла бы на пользу. Он не выразил энтузиазма, но и отказываться не стал. День выдался зябкий; Илай надел свитер, купленный Соней, а сверху свою джинсовую куртку. Он застегнулся наглухо, но ворот свитера всё равно торчал. Это смущало мальчика; сидя в машине рядом со мной, он украдкой пытался загнуть его так, чтобы было незаметно, а я гадал, что именно вызывает у него дискомфорт: необходимость признать, что принял подарок? Стыд из-за неумения благодарить – или всего лишь телесная чувствительность? Я и сам не люблю тесных воротников, мне вечно кажется, что они меня душат. При этом морозить горло мне было не с руки, и я предусмотрительно замотался шарфом. Илай же к концу дороги переупрямил-таки воротник и был теперь похож на цыпленка со своей голой шеей. Выйдя из машины, он нахохлился, сунул руки в карманы и встал поодаль, не принимая участия в разгрузке. Я подумал, что он не прочь бы вернуться в тепло салона, но не хочет выглядеть слабаком на фоне нас, таскающих мешки. «Будешь смотреть лошадей?» – окликнула его Соня чуть погодя. Мы подошли к ограде, Дара – с пакетом яблок наготове. Бадди был один: другую лошадь чистили в загоне, еще одну их соседку куда-то перевезли.
– Не бойся, он не кусается, – Соня обернулась к мальчику. – Он вообще добряк, хотя ему есть за что обижаться на людей.
Пока она рассказывала его историю, Бадди настойчиво требовал хозяйкиного внимания – тянулся губами к ее рукаву и время от времени кивал головой, словно подтверждая: да, так всё и было.
– Ему, кстати, лет шестнадцать, как тебе, – добавила Соня в заключение. – Плюс-минус: документов-то нету, по зубам определяем.
Илай смерил недоверчивым взглядом стоявшего перед ним великана.
– Его б-б-били?
Мы все притихли, до того непривычно было слышать не просто голос мальчика, а заданный им вопрос: прежде он только отвечал на наши.
– Вряд ли, – поразмыслив, сказала Соня. – Он бы тогда вообще людей боялся. Его просто бросили, он никому не был нужен. А теперь – смотри, как расцвел.
Она похлопала коня по шее, и тот величавым движением вскинул свою огромную голову, перегнулся через ограду и нежно прильнул носом к ее груди. Соня засмеялась, стала чесать ему лоб, а он опустил длинные ресницы и замер в совершенном блаженстве. Время от времени он вытягивал язык, касаясь ткани Сониной толстовки деликатными движениями, будто ощупывал ее.
Дара собиралась сегодня прокатиться, и Соня принялась седлать Бадди. Мы остались у выпаса вдвоем. Жидкие солнечные лучи растекались в тумане – тени были едва видны на влажной изумрудной траве, и так же смутно проступали силуэты деревьев вокруг. От дыхания струился пар, в рассеянном свете все движения казались замедленными и исполненными особого смысла. Воздух был неподвижным; тишину нарушало лишь конское фырканье, густое и протяжное, как урчание мотоциклетного мотора. Если б не холод, я бы так и стоял в этом странном оцепенении, пока тело мое не растворилось в тумане. Но я совсем продрог, и созерцание Илая с его шеей, начинавшей уже синеть, сделалось невыносимым.
– На-ка возьми, – я стянул с себя шарф. – Простудишься.
Он помотал головой и для верности сделал полшага в сторону. Затем покосился на меня – я все так же держал в руке шарф, не собираясь сдаваться, – и неловко, окоченевшими пальцами расправил
