стоящая перед накрахмаленной грымзой с розгой. Меня смутила эта покорность, и я спросил: ты всё еще режешь себя? Он сказал: «Нет» – и больше ничего, но мне чудились призвуки этого «нет», витавшие вокруг, как сигаретный дым:
пока что нет; или: нет, мне это больше не нужно, у меня ведь теперь всё хорошо, Мосс, мы же теперь вместе.
9
Дара сдала на права еще в мае – сдала с первой попытки, чем я гордился не меньше своей ученицы. Она начала уже присматриваться к подержанным машинам, но я сказал: бери мою, я все равно редко езжу. Теперь её география в качестве собачьего инструктора существенно расширилась, она могла брать больше клиентов и дома стала появляться реже. Я поймал себя на том, что скучаю по нашим летним прогулкам в парке. Давай-ка свозим Локи размяться, предложил я, – по ту сторону магистрали полно места, где ему побегать. Наша долина в своей северной части выполаживается и дичает, распахиваясь в обе стороны двумя широкими безлесными берегами. Ручей цвета бетона, густо заштрихованный тенями от тростников, разливается в этом месте цепочкой озер, где живут цапли. Даже линии электропередач не мозолят тут глаза, и кажется, что мы далеко-далеко за городом и шагаем неспешно по бескрайнему зеленому полю. Мальчишкой я бы излазил тут всё, и восторг Локи, одуревшего от такой свободы, был мне понятен. Гуляя привычными маршрутами с Дарой или с хозяевами, он развлекался тем, что читал новости и объявления в собачьей ежедневной газете и, задирая ногу, бесхитростно добавлял к ним свои комментарии. А здесь, в полях, царили другие авторы: лисы, кролики – и пёс принимался метаться, нюхать там и сям, следуя за сюжетом с таким увлечением, будто это был закрученный детектив. Ближе к озёрам стилистика менялась: в тростниковых зарослях жили валаби, пахнущие тревожно и остро. Локи не решался сунуться к ним – чтобы их познать, надо было углубиться в дебри, подобные творениям модернистов. Обогнув озеро, мы взбирались на холм с другой стороны и возвращались к машине по улицам, на которые я прежде не забредал. Было солнечно, но уши у меня зябли, а Дара была в забавной шапке, и, наверное, поэтому разноцветное белье, развешанное на чьей-то веранде, напоминало мне буддистские флажки на фоне заснеженных гор. А во дворе напротив – бело-голубая Дева Мария в помутневшем футляре, и рядом в кресле – женская фигура в черном. Толстый кот у нее на коленях почуял нас, выгнул спину, и Локи басовито гавкнул в ответ. Mi scusi per il disturbo, signora, сказал я, мысленно посетовав, что не могу выразиться как-нибудь поизящнее. Она отозвалась скрипучим голосом, обратив ко мне морщинистое лицо. Локи всё еще нервничал, и мы пошли дальше. Как ты узнал, что она итальянка? – спросила Дара. Ну как же, в этом городе ткни пальцем в католика – попадешь в итальянца. Тем более в северных районах. А что она тебе сказала? «Ничего страшного, дорогой». Только это звучало красивее, я так не умею. Понимаю, кивнула Дара, в русском тоже полно оттенков, которых не переведешь на английский. Много всяких суффиксов, и бабушка эта назвала бы тебя «сынок», а меня муж когда-то звал Дарёнка, это из Бажова, как тебе объяснить, ну вот будто бы ты герой сказки. Ха, ответил я, рассказывай мне про суффиксы, их в итальянском столько, что я даже не все знаю. А ты по ним скучаешь? Я задумался: родной язык на то и родной, что он тебе впору, в нем всего хватает. Мы в детстве, бывало, присобачивали всякие «ино» и «элло» к английским словам, но это был домашний, свойский язык. Хотя я до сих пор так иногда делаю в шутку.
Я гулял бы так часами: приятно было болтать с ней и никуда не спешить, даже если Сони не было дома. Я убедил себя и других, что коль скоро Илай живет у нас на правах своего, надо доверять ему, и пусть у него будет ключ, чтоб не сидел под дверью, когда придет с работы. Соня первое время мелочно ворчала: гляди, недосчитаемся потом чего-нибудь – но Илай сделал обратное и в один из дней, вернувшись домой, водрузил на кухонную стойку банку мёда. У вас не было, тихо заметил он, будучи прижат к стенке. А это, по-твоему, что? – Соня открыла шкаф. У вас другой. Скажи, пожалуйста, еще и мёд ему не тот. У нее был повод обижаться: именно в те дни, когда ужин готовила она, Илай чаще всего изображал отсутствие аппетита. Соня была убеждена, что подросток, полгода сидевший на китайской лапше, будет жрать всё, что не приколочено, и разборчивость его считала капризами. Я же понимал его как никто другой, хоть и старался не вмешиваться: Дара всегда была начеку и мягко гасила конфликты в зародыше, скармливая мальчику что-нибудь из заначек взамен отвергнутой им здоровой пищи. К слову, Дарину стряпню он ел на ура, особенно сочные мясные пироги, которые она лепила в форме юрты и запекала в духовке. Вы можете подумать, что мы тут все такие кулинарные эстеты и не вылезаем с кухни, но это не так: бывало, мы просто заказывали на дом пиццу или суши, а то и вовсе обходились полуфабрикатами. Сам я ужины готовил редко, дожидаясь повода или настроения. А тут как раз подвернулась неплохая баранина, и я решил сделать рагу. Поможешь? – обратился я к Илаю. Тот не без охоты покинул диван, уточнил: принести розмарин? – и мне сделалось тепло на душе. Было даже жалко говорить ему, что не нужно, мы будем сегодня класть другие травы, а еще – много-много помидоров, потому что моя родня – с юга Италии. Я не могу есть помидоры, сказал Илай, я от них чешусь. Еще один аллергик в доме, вздохнул я. Что же мне с тобой делать? Ладно, посмотрим – может, от тушеных ничего и не будет. Я поставил его к плите, а сам принялся резать овощи. В процессе готовки я обычно молчу: звуки собственной речи почему-то меня отвлекают. Стоя к мальчику спиной, я пытался угадать, как он меня окликнет, если понадобится – по имени он меня тогда еще не называл. Я ждал и ждал, и внезапно – «М-можно спросить?» Конечно, спрашивай. Почему ты издаешь смешные звуки, там, наверху? Я издаю звуки?.. Ах да, это называется голосовая зарядка, Илай, чтобы разогреть связки – ну вот как
