Вот это разговор! Такие вещи мне нравятся. Вот каша получится, если всё, что поведал Симон: правда, и если я его правильно понял. Мне вспомнилось или пригрезилось, что уже читал о подобном. В журнале каком-то. И я, ни много, ни мало, хожу в творцах этого события.
Дух захватывает!
Теперь бы поговорить с Симоном. Куда усталость делась! Интересно же! А он, зануда, другого слова нет, говорит:
— Я, Ваня, почти всю сознательную жизнь провёл в прошлом. В основном, в девятнадцатом и двадцатом веках. И занимался делами, далёкими от работы институтов Времени. Так что извини. Умом, может быть, Ваня, такие парадоксы времени понять можно, но сердцем, — он приложил руку к груди, — да ещё обсуждать их, избавь меня, пожалуйста!
— Будущее время тоже относительно? — чтобы как-то подтолкнуть Симона к интересующему меня разговору, спросил я.
Однако Симон покривил губы — показал, что улыбнулся, и встал. Весь такой картинно-аккуратный, строгий, спокойный и… недоступный. Я даже пожалел о заданном вопросе.
— Вот что, Ваня, — глядя на меня из-под веснушчатого лба, так как доставал мне едва ли до подмышки, сказал он, — побегай-ка ты во времени. (Так и сказал — побегай). Но лучше не недалёком прошлом. Близкое прошлое чревато неожиданностями… Впрочем, это лишь предупреждение… Побегай, развейся. Посмотри мир. Иначе закиснешь… А будущее время, — проговорил он, уже прощаясь со мной за руку у двери, — не только относительно, но и многовероятно, многовариантно и изменчиво, и… многое другое… До свидания, Ваня.
Симон ушёл; щелкнул замок двери; я постоял перед ней в отрешённом состоянии. Думать не хотелось. Да и о чём? О времени, о котором я ничего толком не знал? О будущем? И о нём ничего.
О себе?..
Вернулся Сарый и сразу залёг спать. Однако к утру, в конце третьей стражи, он проснулся, посмотрел на меня шальными глазами и попросил есть. Я его накормил, раздражённо делая замечания, чтобы не сопел, пользовался вилкой, чай пил из чашки и рот промакивал салфеткой, а не тыльной стороной ладони, а ещё хуже рукавом. Одним словом, наши роли поменялись, и я, подобно ему, брюзжал на Учителя по-стариковски. А он, пряча жгучие глаза и слушая меня вполуха, всё равно поданное мною хватал руками, хрюкал от удовольствия и пил чай из блюдца, дуя на него носом, чтобы не терять времени и поглощать его как можно больше ртом.
Передал ему разговор с Симоном. Сарый сам попросил, а я с удовольствием высказался в лицах и, честно скажу, в выгодном для себя, а значит, в искажённом, свете.
— Как ты думаешь, мне сразу идти искать аппаратчиков или… это… побегать во времени?
Сарый, блестя повлажневшим лбом, пробормотал:
— Уж лучше побегай…
Почему все-таки — побегай, как сказал Симон и подтвердил Сарый, а не походи, например?
Побегай…
Кстати, куда бы, и вправду, сходить, «сбегать» и посмотреть?
К собственному недоумению, сколько я не перебирал в памяти свои сокровенные недавние желания: и Древний Рим, и Древняя Греция, и строительство Вавилонской башни, если её, конечно, строили, и Бородино, и Ледовое побоище, и…
Да что там говорить! Весь мир во все времена раскинулся передо мной, а я ни на чём никак не мог остановиться.
Не растерялся от изобилия, нет. Но лишь по той причине, что впал в равнодушие от свалившегося богатства возможностей.
Вот также жители иных мест, зная о красотах и редкостях своего города или окрестностей, по сути дела, ничего этого не видят. Они уверены в не проходящей с годами доступности и красот, и редкостей: сел на автобус или сбежал в метро, полчаса езды — и имярек уже в музее, в парке, у шедевра архитектуры, у полотна великого мастера. Тем не менее, идут годы, а картинные галереи, памятники старины и природы так и остаются ими не осмотренными.
То же случилось со мной. Глаза разбежались, чувства расслоились, желания схлестнулись…
Лёгкость, с которой можно проявиться в любом мыслимом — и немыслимом — времени и практически в любом месте земного шара, заворожила и обожгла меня. Я рвался побывать сразу везде, но проходили часы, а я оставался в своём настоящем, теша себя рассуждением: всё еще будет! Никуда от меня не убежит. Когда и куда захочу, там и буду! — думал я. И мучился от нерешительности двинуться куда-либо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ничего хорошего не придумал. Пошёл в кино и, только подойдя к кинотеатру, понял, что ещё слишком рано, часов восемь утра. Купил газету — давно не держал её в руках. Развернул, стал читать.
Мир плеснул в глаза проблемами, событиями и будничной, далёкой от меня, информацией. Меня толкали — люди спешили на работу, а я стоял посередине тротуара, расставил в стороны локти и читал, впитывал новости вчерашнего дня, сжатые до нескольких строчек. Каждая из них подмывала кинуться ей навстречу и самому воочию увидеть, пережить, осмыслить.
Свернуть в первый попавшийся подъезд было делом одной минуты. Засунув газету в карман куртки, я стал на дорогу времени, перешел во вчерашний день, чтобы своими главами посмотреть скрытое за скупой статьей в газете.
В Чили день неповиновения… Я дёрнулся туда.
Зачем?
Откуда я знаю?!
Меня, едва проявившегося, чуть ли не сбили с ног в проходе между зданиями. Юноша цепким взглядом агатовых глаз окинул меня, передёрнул плечами, хрипло предупредил: Солдаты! Я сжал кулак у плеча и выкрикнул: Но пассаран!. Мне казалось, я должен именно так реагировать на происходящее. Он же меня не понял, даже, похоже, усмотрел в моём движении угрозу, что-то гортанно крикнул и убежал, затерявшись среди других бегущих мимо меня людей.
В обжигающих лучах южного солнца всё казалось необычным и нереальным. Самодвижущиеся картинки — и только.
Послышались выстрелы-хлопки. Вначале в отдалении, потом стремительно стали приближаться к тому месту, где находился я.
Я оглянулся на звуки и непроизвольно сделал шаг в сторону — кто-то прямо передо мной взмахнул руками и с маху упал мне под ноги. Я наклонился над ним. Тут же рядом цвиркнула пуля. Я почувствовал себя в горной долине Афганистана. По мне стреляли. Стрелявший — серо-зелёное пятно вместо человека — вновь целился в меня. Всё решали секунды. Я оценивал его возможности попасть в меня, готовый кинуться в сторону. Всматривался в него, но видел лишь перекошенное от прикрытого глаза лицо. Вздрагивающие перед глазами мушка и тёмная точка ствола мешали по-настоящему рассмотреть его черты и понять, когда он нажмёт курок.
То, что я могу уйти в поле ходьбы, вылетело у меня из головы. Поэтому я ждал, дабы в последний момент увернуться. Если, конечно, удастся…
Кто-то рядом крикнул, мгновением позже ко мне подскочили и выдернули из-под пули в прикрытие. К жизни. Не успел я рассмотреть спасителя, как он исчез, а рядом уже послышались проклятия солдат и топот их ног…
Сарый испуганно забился в угол комнаты, когда я, растрёпанный и взвинченный донельзя, проявился в тихой комнате своей квартиры. Руки и ноги мои подрагивали от возбуждения и пережитого. Только сейчас я стал понимать, что вёл себя глупо, что за последние годы потерял сноровку, и неизвестно, как бы для меня закончилась эта прогулка, не подвернись более опытный человек, спасший меня.
— Где был? — поинтересовался пришедший в себя Сарый, дождавшись, когда я расслабился.
— В Чили.
— Когда?
— Вчера.
— Эк, куда тебя занесло!
Сарый выбрался из-за телевизора, сел рядом со мной на диван. Сытый, спокойный, одомашненный весь какой-то. Кот ангорский, разжиревший на хозяйских харчах, под солнышком на завалинке.
Да, сильно изменился Учитель с того памятного дня, когда он грязный, истощённый и злой объявился у меня. Теперь он подобрел телом и обзавёлся томной ленцой в движениях и речи.
Снова у него порвались носки, и большие пальцы ног вызывающе поблёскивали синеватыми ногтями. Нет, чтобы в безделье взять иголку и зашить или хотя бы выбросить носки. Носить будет, пока я ему не подскажу.
