– Простите, Иннокентий Семенович, а где здесь у вас э-э-э… удобства? – конфузливо вопросила я, водя ножом по белой, без намека на грязь или рисунок, скатерти. – Надеюсь, не во дворе?
– А если бы я сказал «во дворе», разве ваши физические потребности от этого изменились бы? – Многозначительно поднял бровь Бекетов. – Брат Сергей проводит вас. А потом мы с вами присоединимся к общей трапезе. Хочу, что бы вы обязательно на ней присутствовали. Это поможет вам лучше понять мое учение.
– А я как раз хотела попенять вам, Иннокентий Семенович! – пробормотала я, поднимаясь из-за стола. –
До сих пор вы ни словом не обмолвились о вашем учении. В чем оно заключается?
– Потом, Ника Валерьевна. – Бекетов тоже поднялся, и подошел к зарешеченному окну. – После трапезы. Мои разъяснения могут в какой-то степени запрограммировать вас. А мне хочется, чтобы вы взглянули на все как бы со стороны. Незамутненным наивным взглядом погрязшего в материи человека.
Следуя за братом Сергеем, не проронившим за все время ни слова, я вертела головой налево и направо в поисках удобств. А заодно обдумывала дальнейший план действий. Сейчас я позвоню Павлу, и все ему расскажу. Пусть ставит на уши всех знакомых подполковника Челнокова, но к вечеру в райские пенаты «Нирваны» должны ворваться демоны в черных масках, и с демократизаторами наперевес.
Когда очередной темный коридор закончился дверью, ни в чем не уступающей дверям современных чиновников городского масштаба, брат Сергей в полном молчании двинулся в обратную сторону. Догадавшись, что от удобств меня отделяет только деревянная преграда двери, я машинально крутанула ручку и вошла. А потом, тщательно закрывшись изнутри, провела археологические раскопки в своей сумочке в поисках мобильного. Холодная испарина не выступил на лбу только из-за отлично работающей вытяжки. Мобильного в сумочке не было. Сначала я готова была обвинить «великого гуру» в присвоении чужого имущества, но затем смутно припомнила, что телефон свой отдала химическому магнату еще в японском ресторане. Потом он пытался дозвониться с него в подземном ходу и, наверное, автоматически снова положил к себе в карман. Блин горелый! Придется теперь воспользоваться телефоном великого Кеши. Правда, не уверена, что с него можно дозвониться на обычный номер. Скорее уж, прямо в небесную канцелярию. Тьфу-тьфу-тьфу.
* * *
– Телефон? Пожалуйста. – Бекетов радушно протянул мне свой сотовый, когда я вернулась в кабинет. – Можете говорить сколько угодно. Хоть сразу материал в газету диктовать. Берите, не стесняйтесь. А я не буду вам мешать.
Дверь за основателем братства закрылась с тихим, почти приятным скрипом. И я, мысленно возблагодарив неизвестно кого, начала нервно жать на попискивающие в ответ кнопки. Я уже набрала последнюю цифру, когда по спине пробежали знакомые мурашки. За мной следили. Не из-за неплотно прикрытой двери. Нет. Скорее, откуда-то сбоку. А если следили, то значит – и подслушивали. Приложив молчащий телефон к уху, я досадливо дернула плечом, изобразила на лице мировую скорбь и, глубоко напоказ вздохнув, положила мобильник на стол, с которого уже исчезли и приборы, и скатерть.
Ждать пришлось недолго. Бекетов появился на пороге кабинета буквально через три минуты. За это время я уже исходила комнату вдоль и поперек, пытаясь обнаружить в обстановке хоть что-нибудь имеющее отношение к религии, кроме огромной библиотеки, в которой Библия мирно соседствовала с Кораном, «Источником вечного наслаждения», трудами Судзуки по дзен-буддизму и так далее. Среди книжонок и фолиантов, пестревших разноцветными корешками, не сразу бросалась в глаза фотографии самого Великого гуру, запечатленного со свечой в руке на фоне темных драпировок. В остальном же обиталище Великого Кеши ничем не отличалась от стандартного кабинета средней руки начальника. Офисный стол с разбросанными бумагами и ноутбуком, стулья на колесиках, два кресла, разделенные журнальным столиком, который крест-накрест перечеркивала тень от оконной решетки. Ничего интересного ни на первый, ни на последний взгляд. Но вот фотография… Было в ней что-то неправильное. Вернувшись к стеллажу, прогибавшемуся от груза накопленных человечеством религиозных заблуждений, я еще раз внимательно взглянула на фото. И только на третьем взгляде поняла, что именно привлекло мое внимание. Свеча в руке Великого Кеши, вопреки всем писаным и неписаным правилам, не горела. Как будто он только собирался ее зажечь, или уже затушил. Странно. Обычно «учителя» всех мастей стараются изобразить себя с горящей свечой, факелом, фонарем, прожектором перестройки, наконец! Но не успела я родить какую-нибудь правдоподобную гипотезу, как снова скрипнула дверь, и Бекетов, заставший меня за разглядыванием его портрета, счел нужным пояснить:
– Это когда я понял, что должен нести свое учение людям.
– А почему свеча не горит? – возник у меня закономерный вопрос.
– Потому, что ни один образ не в силах передать божественный свет этого учения… Истина, высказанная вслух, перестает быть истиной. Вам может показаться странным, но многие из братьев и сестер до сих пор знают о моем учение едва чуть больше, чем вы. Я стараюсь, чтобы человек сам пришел к нему, как пришел когда-то я. Мне остается только провести их путем, который я сам когда-то прошел. Вам еще не рассказывали мою биографию? Нет? Как-нибудь загляните в архив местной прессы. Об этом писалось не раз, и не два. Вкратце сажу, что многое повидал в жизни. Разве что не сидел, как лживо утверждают некоторые мои оппоненты. Но жизнь узнал не понаслышке. И в старателях побывал, и в боксерах, и бизнес свой пытался открыть и… В общем, богатая биография. И именно моя биография стала основой моего учения.
– Это как? – искренне удивилась я.
– Идемте, покажу.
Мы вышли из кабинета, и поднялись на третий этаж. В отличие от подвала, дверей здесь было великое множество. А в остальном – знакомая картина: темный, без единого окна коридор, освещенный неверным пламенем лампадок.
– Сюда. – Бекетов распахнул одну из дверей. – Это наша, можно сказать, рабочая столовая. Проходите, Ника Валерьевна. Не стесняйтесь. Откушайте, что Бог послал.
Я уже собиралась возразить, что даже при всем уважении к Создателю не сумею впихнуть в себя ни единого кусочка, но замерла в дверях, пораженная открывшейся картиной. За длинным и низким, во всю комнату, столом переминались на коленях человек пятнадцать белозерских братьев и сестер в одинаковых белых рубахах и, украдкой сглатывая слюну, смотрели на стоящую перед каждым небольшую тарелку. На тарелке горкой лежал рассыпчатый черный рис. Одна горсть. При этом никто даже не пытался ухватить с тарелки отвалившиеся от горки рисинки. Похоже, Великий гуру должен был дать свое особое разрешение на вкушение. Но Бекетов не торопился. Он вразвалочку прошел вдоль стола, любуясь напряженными спинами своей паствы и, усевшись по-турецки на одно из свободных мест, поманил меня рукой.
– Присаживайтесь, Ника Валерьевна. Сейчас мы начнем.
Я осторожно опустилась на покрытый плетеными циновками пол, ежась в ожидании перекрестного огня любопытных взглядов. Но никто из сидящих за столом даже не поднял головы. Казалось, они просто медитируют над своими тарелками. Благоговейную тишину, повисшую в столовой, нарушил приход трех крепких молодых братьев. Я ожидала униженных извинений и поклонов в сторону Великого гуру, но опоздавшие, как ни в чем не бывало, принялись расхаживать по комнате, засунув руки в широкие рукава рубах. Не успела я поинтересоваться, что бы это значило, как Великий Кеша запел. Точнее загудел, словно самый большой церковный колокол:
– А-а-а-а-у-у-у-у-у-м-м-м-м…
Проголодавшиеся братья дружно подхватили, и вскоре комната наполнилась слитным монотонным гулом. «Вот теперь им можно есть», – подумала я, когда мычание прекратилось, и непривычная тишина заложила уши ватой. И на этот раз не ошиблась. Дождавшись, когда Великий Гуру своей святой рукой отправит в рот первую щепоть риса, несколько человек потянулись к еде, боязливо втянув голову в плечи. Но едва они начали жадно жевать, как расхаживающие за их спинами крепкие братья, которым больше пристало звание «братки», выхватили спрятанные в рукавах плети и, богатырски размахнувшись, полоснули по спинам давящихся сухим рисом людей.
Хорошо, что я еще не успела взять со стоящей передо мной тарелки ни единой крошки. Вот уж точно – поперхнулась бы от неожиданности. Недоуменно распахнув глаза, я повернулась к Бекетову и, насладившись его безмятежным видом, поняла, что все идет согласно генеральной линии партии. Еще несколько человек получили удары за отправленные в рот комочки риса. Тяжелые плети с шариками на концах кое-кому даже распороли рубахи. Открывшиеся костлявые плечи несчастных являли собой один сплошной кровоподтек. От свистящего прикосновения братья (и сестры!) вздрагивали, но не издавали ни звука. Лишь тяжелое дыхание было ответом на обжигающую боль и искры в глазах. При этом на лицах экзекуторов не отразилось ни тени сострадания или сомнения; правда, и садистского удовольствия я на них не заметила. Скучная ежедневная рутина – бить брата своего.
