Стасик испуганно кивнул.
«Знал бы ты, мой милый, какая опасность тебе грозит, еще бы не так испугался! – подумал Кис. – Тебя мне удалось провести; будем надеяться, что и убийцу мы проведем. Ведь ему же теперь ловчее всего твой безгласный труп милиции преподнести! С трупа спроса нет – свидетели опознают, дело закроют…»
– И вот еще что, – сказал он строго. – Теплую одежду нужно взять. Так что поручите Галине собрать. А с ней я сам встречусь…
Виктор нужен Вере
Вера поправлялась. Поправлялась – в смысле выздоравливала и поправлялась – в смысле набирала нормальный вес. Округлились наконец впалые щеки, разгладилось и стало приобретать краски лицо, очертилась почти исчезнувшая под просторными одеждами грудь…
Виктор радовался: он снова выиграл у смерти.
И печалился: дело сделано, пора убираться восвояси…
Убираться не хотелось. Хотелось и дальше приходить, сидеть вдвоем за ужином, подливать ей красное вино, строго следить, чтобы съела все до конца, и радостно слушать легкий смех: «Я скоро в дверь пролезать не буду, Виктор!»
Хотелось ночевать в соседней комнате, заглядывать ночью к ней – все ли в порядке, спит ли глубоким, здоровым сном; хотелось ворчать с утра: «Ну вот, хоть на человека стала похожа! А то была синяя, тощая – курица третьего сорта, а не женщина!»
Хотелось и дальше сидеть перед мерцающим экраном телевизора, не вникая в то, что происходит на экране, и вести пустячный, непринужденный разговор… Он все надеялся, что Вера однажды решится все рассказать ему, доверить свою боль – он бы ее принял, эту боль, и, разделенная на двоих, она бы связала их чем-то более прочным и интимным, чем ужины с красным вином… Но она говорила о психологии, о погоде, о какой-то книжке, о том, что нужно искать работу… Впрочем, Виктор был рад и этому.
Хотелось…
Много чего хотелось.
Не хотелось только одного: все это потерять.
Он пытался убедить себя, что сделал благое дело, и должно этим удовлетвориться; что нечего ручонки тянуть к тому, что тебе не принадлежит и принадлежать не будет; что пора и честь знать, то есть откланяться.
…А вдруг удержит? Вдруг скажет: нет, не уходи, я не хочу, чтобы ты уходил… Вдруг скажет: приходи снова, приходи завтра, приходи каждый день… Вдруг скажет: ты такой добрый, благородный, ненавязчивый… Мне хорошо с тобой и легко. Не уходи, я не хочу оставаться в одиночестве… Я к тебе привыкла, мне без тебя будет пусто и плохо…
Ему так и не суждено было узнать, отпустила бы его Вера.
Его не отпустили обстоятельства.
Первый звонок был вполне вежливым: Веру попросили вернуть вещи, ей не принадлежащие. Легкая угроза ощущалась, но только в интонации, не в словах.
Вера слушала голос Ирины, холодный и надменный: «Подумайте хорошенько, милочка!», и смотрела на эти вещи, и слезы наворачивались на глаза – кажется, впервые со дня смерти Толи. В этих вещах была его душа, было его присутствие…
Она просто повесила трубку, не ответив.
Второй звонок был с угрозами. Пока все еще вежливыми: грозили судом, адвокатами, экспертами, описями, обысками… На этот раз голос был мужской, а интонации – издевательскими. «Вы же не захотите публично прослыть женщиной легкого поведения? В таком случае не стоит доводить дело до суда…»
Вера снова молча положила трубку на рычаг. Отдать эти вещи – словно предать Анатолия. Она не могла этого сделать.
Она ничего не сказала Виктору, полагая, что его это не касается… Но через пару дней, в беготне по городу в поисках новой работы, Вера нечаянно приметила за собой слежку. Она так удивилась и разозлилась, что в тот же вечер Виктору все и выложила.
Она рассказала действительно все: и об одиночестве долгих лет, и о трех годах безнадежной любви и унизительных пряток от Толиной жены, и о его запоздалом решении разводиться; и о любовных приключениях Ирины Львовны с юным Романом; и о том страшном дне, когда насильники схватили ее у дверей и втолкнули в квартиру…
Она плакала, а Виктор радовался этой горькой исповеди, как последний эгоист. Он радовался, что она наконец ему доверилась, радовался тому, что наконец плачет, как все нормальные женщины, а не прыгает в окошко и не морит себя голодом, он радовался, что она плачет, уткнувшись лбом в его плечо …
Оторвался он от своих радостей только тогда, когда услышал о слежке.
– Я бы никогда не догадалась, если бы случайно не остановилась у витрины… В последнее время у меня совершенно пропал интерес к одежде, к косметике – к себе, одним словом… А тут вдруг увидела на витрине светло-голубой костюм, который мне показался ну просто сшитым на меня… Я даже остановилась, радуясь не столько костюму, сколько собственному к нему интересу, и принялась разглядывать манекен. Потом попыталась рассмотреть в стекле витрины свое отражение – что-то я давно не заглядывала толком в зеркало, уж и забыла, как выгляжу… В отражении позади меня маячил чей-то силуэт: я его заметила только потому, что все мимо шли, а он стоял. Потом я решила войти в магазин. Входя, машинально оглянулась: мужчина быстро отвернул голову. Я его не разглядела, но запомнила синюю куртку… Выходя, заметила, что синяя куртка все еще торчит у киоска с журналами. Я тронулась – и он за мной. Я самой себе не поверила и в следующий раз остановилась у другой витрины уже нарочно. И что ты думаешь? Он тоже остановился!
– Какой из себя?
– Молодой, среднего роста. Лица не разглядела, шапочка вязаная почти до глаз…
– Ты его раньше видела?
– Нет, никогда… Мне кажется, это связано со звонками. Это Ирина послала кого-то за мной следить!
– Но зачем?!
– Может, хочет найти что-нибудь компрометирующее или хочет узнать, что я делаю и как живу, или вычисляет, когда меня нет дома, чтобы Толины вещи вынести…
– Так, – сказал Виктор, – немедленно покупаем новый замок! С секретом!
– Смешной ты… Если Ирина задумала вещи выкрасть – во что я, впрочем, не верю, дикость какая-то! – то она ведь не сама пойдет двери взламывать! Она наймет кого-то, а у замков нет секретов от профессиональных воров…
– Тогда… Тогда вот что: немедленно все упаковываем и перевозим ко мне! У меня не найдут! А когда все закончится – заберешь обратно…
Виктор, довольный своей идеей, посмотрел на Веру, ожидая одобрения… Но ему сделалось страшно. По ее лицу мгновенно разлилась эта мертвенная бледность, с которой он боролся в течение последних недель; снова погасли глаза, и безразличие заполонило их своей мутной водой; снова ее взгляд, как привороженный, устремился к окошку, утонул со странной мечтательностью в тающем свете зимнего дня, будто ей самой хотелось в нем раствориться и исчезнуть без следа, оставив на берегу свою боль, как одежду…
Рано он праздновал победу! Нет, он пока не выиграл у смерти: все начинается сначала…
Одно хорошо: он опять нужен Вере.
И он будет рядом с ней.
Он приблизился к Вере, стоявшей у окна, и несмело приобнял ее за плечи, ожидая: стряхнет его руку? Высвободится осторожно? Скажет: не надо, Виктор, это лишнее?
– Вон он, – сказала Вера. – На детской площадке сидит, видишь? Лица не разглядеть, но по всему видно – тот самый: синяя куртка, шапочка до глаз…
Виктор выскочил из квартиры, рыча на ходу что-то неразборчивое.
Но когда он влетел во двор, детская площадка была пуста.
Три бриллианта, один сапфир…
Марина часто ловила себя на злых мыслях, связанных со смертью отца, как будто бы он мог ее услышать оттуда, где находилась его душа, и она бросала ему мстительно: «Вот, доигрался! Я тебя предупреждала, эта твоя блядища теперь как ни в чем не бывало на твои же денежки любовников молодых разведет!»
Наталья Константиновна быстро захапала себе все, что находилось в квартире, пожертвовав в пользу Марины только фотографии и какие-то мамины вещи, хранившиеся как память. Марина судиться не стала: по завещанию, которое отец все же предусмотрительно додумался написать, основные суммы и недвижимость были распределены, и, хоть разные неучтенные мелочи (и весьма дорогие мелочи!) остались у Натальи, Марина получила свою немалую долю: ее квартиру, и их дачу (к большой досаде Натальи), и увесистую часть в денежном выражении, акции и ценные бумаги.
Она послала Наталью к чертовой матери и, покончив с делами по наследству, решила забыть о ее существовании.
До некоторой степени ей это удалось. Вместе с исчезновением Натальи Константиновны из ее жизни стала потихоньку уходить и обида на отца из ее души…
Мир становился светлее, и даже воздыхатели стали казаться не такими уж и продажными, и собственная внешность, утратив высокомерную угрюмость, показалась куда милее и вполне достойной поклонения без вдохновляющей роли дензнаков…
Право, и за что она на своих поклонников так взъелась? Ладно, Валеру вычеркнем, он явно из породы жиголо, но Коля и Саша… Они хорошие ребята, и они влюблены в Марину. Она-то нет, но почему бы не принять их ухаживаний? Раз уж в круиз не получилось… Коля звал на дискотеку, Саша звал в ресторан…
