Единственное, что удалось узнать Диме про семью Черепанова, его происхождение и юность, благодаря тому, что тщеславный Актер Актерыч все же выставил в своей галерее штук семь фото – очевидно, отсканированные с первых пленочных «Кодаков». Карта, размещенная прямо на «Фотоальбоме», показала, что детство Романа проходило в областном центре, Малинове, в ста двадцати километрах от столицы. На фотках невысокого качества, чересчур мелких и с пестрым фоном, датированных, судя по одежде, обстановке и прическам, концом девяностых, располагался юный Рома с еще более юной девочкой (вот тут-то он впервые был с кем-то в полуобнимку). Подпись гласила: «Мы с сестрой Кристиной». Еще одна карточка – вся семья в сборе: суровый отец, набычившийся, чуть в сторонке ото всех, слегка независимо от семьи, и трое других, все в теплой кучке – мама, Рома и сестрица.
Да, недаром одна фотография столько же информации содержит в переводе на биты и мегабайты, сколько добрый роман! По одному отпечатку, где изображена хотя бы пара, можно, считал Полуянов, многое понять: кто как к кому относится, какого достатка семья, какие у кого притязания и проблемы. Вот и тут: судя по ковру на стене, Черепановы не больно-то благополучны и продвинуты (во всяком случае, в конце девяностых были). И папашу (подпись: «отец, Игорь Геннадьевич») жизнь в семейке скорее тяготит, чем радует. И дети тянутся к маме («Любовь Кирилловна»), но ухитряются не соперничать друг с дружкой: Рома как бы великодушно отдает мать своей сестренке – пожалуйста, можете болтать и сплетничать сколько угодно, я большой, и я мужчина. Однако мамаша не просто вместе с сестренкой, она и сыночка тоже прикрывает своим крылом. И Кристина тоже тянется к старшему брату – она, в отличие от него, совсем некрасива, но отсвет любви к нему и маме освещает ее чело. И уж тут понятно: если кого Роман и любит (то есть, увы, уже в прошедшем времени – любил), так это мать и сестру.
Еще пара фото представляли юного Черепанова в толпе одноклассников, но и там он держался наособицу, никто к нему не льнул, да и он ни к кому. Вернее, он, видно, так себя даже в школе поставил, что не больно-то к нему со своими любовями и дружбами хотелось лезть.
«Надо ехать в Малинов», – вдруг подумал журналист. А потом повторил предложение вслух, и оно ему неожиданно понравилось. И впрямь – почему бы не съездить? Кажется, мать и сестра – единственные люди на свете, кому Роман доверял. Наверное, они смогут многое о нем рассказать – если, конечно, к ним подход найти, а Дима это сумеет, чуть не двадцать лет в журналистике.
Идея поездки куда бы то ни было одному, без Надежды, но в то же время вроде и не от редакции, за свой счет, понравилась репортеру. «А потом, – подумал он, – если материал получится, можно будет с новых моих работодателей не только гонорар, но и командировочные содрать. Только надо узнать для начала, там ли до сих пор семья Романа, за пятнадцать лет много воды утекло».
Он свернул интернетовское окно и запустил программу, которая давно уже была куплена на радиорынке и немало журналисту помогала – телефонную книгу не только жителей Москвы, но и Питера, городов-миллионников, а также близлежащих к столице областных центров. Малинов, к счастью, в гроссбухе имелся. Дима пролетел по строчкам и открыл – Черепановы, адрес: улица Второго Интернационала, дом три, квартира семнадцать, и телефон. Не откладывая дела в долгий ящик, он выискал код города Малинова и набрал номер.
Пока шел вызов, устанавливалось соединение, вдруг вспомнилось, как на первом, что ли, курсе журфака приходил к ним читать лекцию гремевший тогда репортер Лев Колодный. И как он говорил им, желторотикам: все, мол, знают Николая Островского – он преодолел себя и смог стать писателем, будучи прикованным к постели. А вот репортером он работать, при всем к нему уважении, не смог бы. Потому что журналиста кормят ноги, и если он не обойдет десяток порогов и не повстречается с двумя десятками человек, материала ему не собрать.
А ведь если судить по нынешней жизни, Колодный ошибался, подумалось Диме. Сегодня и без ног запросто можно репортером работать. Да и без рук, с нынешним развитием электронных распознавателей речи, – тоже. Была бы голова на плечах. Но что говорить об инвалидах! Полуянов видел немало в редакциях мальчиков-девочек, приклеившихся намертво к стульям и выдававшим на-гора километры скомпилированных из источников в Интернете текстов.
Журналист даже не сомневался, что по его теме уже завтра в десятках газет появится информация, которую и он нарыл, не отходя от монитора: где артист родился, учился и прочее. Только в тех текстах не будет содержаться ответов на главные вопросы: а какой он, Роман Черепанов? Почему его убили? Случайность ли это? Кто за этим может стоять? Почему с артистом в последнее время происходили всевозможные неприятности? И, в конце концов, что за человек он был, что за персонаж: положительный или отрицательный? Точнее, в какой пропорции перемешивалось в нем (ведь стопроцентно хороших или же плохих людей не бывает на свете) добро и зло, свет и тьма?
На все эти вопросы и пытался ответить Полуянов, поэтому и звонил сейчас в город Малинов.
Ответил женский голос. Немолодой, абсолютно подавленный.
– Любовь Кирилловна? – участливо спросил Дима.
– Да, я.
– Это друг вашего Романа звонит, из Москвы, Дима меня зовут. Примите мои самые искренние соболезнования, – с чувством проговорил репортер.
– Спасибо вам, – горестно отозвалась женщина.
– Вы мне не подскажете, когда состоятся похороны? И где? Я обязательно хотел прийти, и товарищи из театра тоже.
– Отец поехал за Романом, – мать даже слегка приободрилась (разумеется, на фоне бесконечного уныния, с каким прозвучал ее голос вначале). Теперь, слава богу, появилась возможность заняться практическими вопросами, пусть даже столь печальными, как похороны сына. О погибшем она говорила, словно бы речь о живом. – Он за Ромой поехал к вам, в Москву. Когда уладит там все формальности, договорится, привезет Ромочку. Хоронить мы его будем здесь. Там, где он в этот мир и пришел. У нас никого в Москве нет, да и у Романа тоже. Негоже ему в чужой земле лежать. А когда похороны точно будут, я вам пока сказать не могу.
– Может, вам какая-то помощь нужна? Или отцу вашему здесь, в столице?
Участливость, которую проявлял журналист, была не просто вежливостью, или данью традиции, или способом подлизаться, втереться в доверие. Он действительно готов был помочь – и помог бы, выкажи собеседница хоть малейшую в том заинтересованность: бегал бы по моргам или знакомых своих многочисленных напрягал. А как иначе? Журналист тоже, как и писатель, должен любить своих героев.
Однако мама Черепанова сказала:
– Нет, благодарю вас. Ничего не надо.
– Может, вы деньгах нуждаетесь?
Деньжат у Димы с Надей у самих было негусто, но главное ведь предложить, показать участие, а если вдруг даже скажут: давайте – на такое дело всегда подзанять можно.
– Да что вы! Нет же!
– А как Кристиночка себя чувствует? – спросил Дмитрий о сестре Романа, словно бы уже на правах друга дома.
– Кристина? – Голос женщины закаменел, причем еще пуще, чем когда говорила она о гибели сына. – А вы не знаете?! Ах, да, Рома вам, наверное, не говорил… Он и нам велел никому не говорить… Но сейчас-то уже можно? – В словах ее почувствовался надрыв.
– А что, что случилось? – нетерпеливо перебил Полуянов.
– Кристиночку нашу… беда с ней.
– Что случилось?! – с излишней, пожалуй, горячностью выкрикнул журналист. Тут же опомнился, сбавил тон, произнес мягко: – Вы не думайте, я не из праздного любопытства интересуюсь. Просто Роман мне много рассказывал о сестре. И однажды даже попросил позаботиться о ней, если с ним вдруг что случится…
Речь возымела действие.
– Похитили Кристину, – тихо произнесла мать.
– Когда?!
– Четыре дня как.
– Почему? За что? Как? – Полуянов был почти не в себе.
– Рома мне говорил: это все из-за него. Но она жива-здорова. Он с ней разговаривал по телефону. Он кому-то задолжал и обещал внести выкуп. А теперь уж я не знаю, как все будет.
– Любовь Кирилловна, я выезжаю к вам, – даже без доли сомнения молвил журналист.
Тут уже не в статье дело было. Отчего-то после того, как он провел полсуток вместе с виртуальными отображениями Романа Черепанова и его жизни, покойный актер стал казаться ему близко знакомым, чуть ли не родственником. И его страдающая мама – тоже.
Только положив трубку, Полуянов посмотрел на темень за окном и взглянул на часы. Было уже, оказывается, половина первого ночи. «Ну, и нормально, – сказал он сам себе. – Сейчас быстренько, не откладывая, по пустым дорогам доскачу в Малинов. Часа в четыре буду на месте, заселюсь в гостиницу, подрыхну часика три, а завтра с утра повидаюсь с мамой Черепанова».
Журналист чувствовал себя в своей тарелке: бодрым, деятельным, полным сил и готовым к приключениям.
