Рот Центра, серебристого яйца, готов распахнуться трещиной, чтобы выдать приказ о немедленном твоем уничтожении, вернее, приказать, чтобы ты просто растаяла, как туман. Но то, что этого еще не произошло, значит, что ты еще жива именно благодаря Лаури, а это вселяет какую-никакую, но надежду.
– Я не могла продолжать отдавать приказы и посылать туда экспедиции, не побывав там сама. – Ты не могла позволить, чтобы твои подчиненные оставались единственными, кто прошел через это.
– Твои приказы? Это мои приказы, а вовсе не твои. Ты должна это усвоить. – Он со стуком ставит стакан на столик перед тобой. Из него выскакивают несколько кубиков льда, разлетаются по поверхности в разные стороны, один падает на пол. Ты с трудом подавляешь желание поднять его и положить обратно, в его бокал.
– А Уитби? Зачем ты его туда потащила?
Ты, конечно, можешь честно сказать, что Уитби сам хотел пойти, но неизвестно, как отнесется к этому Лаури. Уитби всегда существовал как бы помимо Лаури, между ними давно сложилось фундаментальное недопонимание, как между двумя резко различными формами жизни.
– Я не хотела идти одна. Мне была нужна поддержка.
– Я твоя поддержка. А вовлекать во все это помощника директора – это тоже показалось тебе здравой идеей?
Пусть Грейс ненавидит Лаури, но самому Лаури она почему-то нравится. Но если она узнает об этом, ей станет только противно.
– Во всем этом не было ни одной здравой идеи. Я поступила опрометчиво… Но тяжело посылать людей в бой, если сама в этом бою не участвуешь. – Эту линию защиты подсказала ей Грейс. Чем проще, тем лучше. Придерживайся этого старого правила.
– Хватит вешать мне лапшу на уши! Это тебе Грейс посоветовала так говорить? Готов побиться об заклад, что она.
Неужели ты пропустила жучок? Или это просто догадка?
Ты повторяешь:
– У вас есть наши отчеты.
Лаури единственный человек, у которого они есть. Командование пограничных войск в курсе, но Грейс скрывала эти материалы от Южного предела по просьбе самого Лаури – «по соображениям морали и безопасности» – и тянула с окончательным решением. Официально ты все еще находишься в длительном отпуске, а Уитби взял выходные с согласия администрации.
– Да плевал я на твои отчеты! Ты прячешь от меня Уитби – не совсем правда, а открытия твои сомнительны и фрагментарны. Ты здесь уже почти три недели, а отчет накорябала всего на четыре страницы.
– Но ничего необычного не происходило. Так что с учетом…
– С учетом всей этой лапши. Что видел Уитби? Что-то реальное или это была очередная гребаная галлюцинация? Разве ты не понимала, что могло случиться, когда лезла туда? Ты хоть представляешь, что вы могли спровоцировать? – Слова пулями вылетают у него изо рта, искажаются, так что последнее слово звучит как «сбряцать».
– Понимаю. – И тут вдруг оживает игрушечный маяк.
Уитби стоял, покачиваясь, на самом верху башни. Ко времени, когда ты до него добралась, он уже не кричал. Лицо искажено, зрачки расширены. «Я не кричал. Ни разу не вскрикнул». Решительный Уитби. И когда позже, по пути к маяку, ты стала его расспрашивать, сочувственно положила руку на плечо, он отшатнулся и сказал: «Что-то прошло между мной и тобой» – смысл этой фразы до сих пор тебе непонятен.
Лаури снова подается вперед, так и рыщет взглядом, он шепчет, и тебя обдает этой сладковато-гнилостной вонью из его рта.
– А хочешь знать, что тут самое смешное? Просто обхохочешься!
– Нет. – Ну вот оно, началось. Корчит из себя доброго дедушку на летних каникулах. Одно и то же, каждый раз.
– В тот самый день. День, когда ты все не так поняла. Если бы во время собеседования ты во всем призналась, самое смешное то, что они бы тебя все равно взяли. Ты получила бы работу. Наверняка получила бы, зная нашего старого директора. Конечно, я думаю, тебя бы взяли не без чувства нездорового интереса, словно какое-то особенно умное лабораторное животное, какого-нибудь удивительного белого кролика. Директором бы тебя, само собой, не назначили, но, черт, это все равно дерьмовая должность, верно? Теперь-то ты это понимаешь. И скоро поймешь еще лучше. Но теперь проблема в том, что обман слишком затянулся. И что же нам теперь с тобой делать?
С твоей точки зрения проблема заключалась, скорее, не в прошлом, а в настоящем. Время, когда ты могла сдерживать Лаури или влиять на него, давно прошло. Как только он вознесся, войдя в Центр, его канонизировали. Теперь он неприкосновенен.
* * *
Та личность, которой ты была до того, как попала на собеседование, отличалась осторожностью – достаточной осторожностью, чтобы дожить до момента, когда можно будет совершить нечто безрассудное, к примеру, перейти через границу в Зону Икс.
Твой отец параноидально боялся властей, лишь изредка позволяя себе какое-нибудь темное дельце, чтобы получить хоть какой-то довесок к небольшому окладу бармена с неполной занятостью, – словом, был жуликом невысокого полета. Он не хотел ни во что ввязываться. Не хотел неприятностей. Так что властям он сообщать не стал, как и тебе не стал говорить, что твоей матери, скорее всего, уже нет в живых и что ты уже никогда не вернешься на Забытый берег, если только у него не возникнет крайняя в этом необходимость. Он учил тебя давать неопределенные ответы людям, которые приходили и расспрашивали тебя о маме – так для нее же будет лучше. Все это ради того, чтобы сохранить в тени свои «деловые начинания».
– Тебе этого не понять, потому что еще слишком молода – так обычно начиналась каждая его лекция. – Но самые большие жулики – это политиканы. Во все времена главные ворюги были во власти. Вот почему они так стараются ловить всяких там воришек – им не нужна конкуренция. Тебе ни к чему всю жизнь таскать на спине такой груз просто потому, что ты оказалась не в том месте и не в то время.
Когда он все-таки сказал тебе, что мамы больше нет, ты прорыдала целый месяц, начинала плакать уже при одном только взгляде на хмурое лицо отца. Оно словно предупреждало: все эти постоянные переезды из дома в дом, совершаемые втайне, должны научить тебя самому главному – умению хранить молчание.
Со временем память о маме немного потускнела, и ты понемногу перестала различать, какие из воспоминаний о ней ты действительно пережила, а что просто увидела на одной из фотографий, которые отец держал в чулане, в обувной коробке, – не для того, чтобы сохранить, а, наоборот, чтобы спрятать подальше. Ты нашла ее и подолгу смотрела на фотографии мамы – на палубе с друзьями, с бокалом в руке, или на пляже рядом с отцом – и представляла, будто это она сказала тебе: «Не забывай меня», а потом стыдилась, когда вместо матери в памяти вдруг всплывало лицо смотрителя маяка.
И вот поначалу робко, а затем со все нарастающим энтузиазмом ты начала свое собственное расследование. Узнала о существовании некой организации под названием «Южный предел», призванной бороться с «загрязнением окружающей среды» на территории, которая раньше была Забытым берегом, а теперь превратилась в Зону Икс. Начала вести нечто вроде дневника, который постепенно разбух так, что едва открывался от вклеенных в него вырезок из книг, газет, журналов, а позже и распечаток с веб-сайтов. Доминировали теории заговоров и спекуляции вокруг предложенной властями официальной версии. Правда всегда оставалась далекой, туманной и не имела ничего общего с тем, что ты видела, с ощущением, что смотритель маяка становится другим.
Уже на первом курсе колледжа ты поняла, что хочешь работать на Южный предел, чем бы они ни были, а унаследованное от отца чутье мошенника подсказало, что правда о твоем происхождении может этому помешать. И вот ты изменила фамилию, наняла частного детектива, который помог тебе скрыть все остальное, и стала добиваться ученой степени. Когнитивная психология, специализация на психологии восприятия, дополнительные занятия в области организационной психологии. Ты вышла замуж за человека, которого никогда по-настоящему не любила – по целому ряду разных причин, – через девять месяцев развелась с ним и примерно пять лет проработала консультантом, регулярно подавая заявки на прием в Центр, причем подгоняла ответы в формуляре таким образом, чтобы у тебя был шанс попасть в Южный предел.
