тут куранты на кремлевской башне зазвонили Преображенский марш.
Полдень.
Митя зажмурился в ожидании взрыва.
— Чего замер, гусар? Прибавь шагу! — сыщик подтолкнул его в спину. — Вся Москва знает, что бутеноповы[12] часы спешат на двадцать секунд.
Двадцать секунд. Да это же целая жизнь! Почтмейстер пробежал оставшееся расстояние, мысленно подпевая в такт музыке:
— Как и прежде — удалые, Рады тешить мы Царя…
На последнем шаге споткнулся, зашатался и рухнул вперед, проламывая хлипкое ограждение. Жестянка с гремучим студнем выскользнула из валенка и полетела в затопленный котлован. Следом упал бы и почтмейстер, но Мармеладов успел схватить его за хлястик шинели. А тут Кашкин сотоварищи подбежали. Дернули назад, опрокинулись навзничь, но вытащили.
— Кажись, успели! — выдохнул городовой.
Но его голос никто не услышал.
Голоса исчезли.
Пропали все звуки.
Огромная толпа на площади разом перестала чесаться, кашлять, сплевывать, покряхтывать, и затаила дыхание, оглядываясь назад. Сердца всех людей на секунду замерли, пропуская удар. Тишина вспучилась, раздалась во все стороны, как мыльный пузырь, который детишки выдувают через соломинку, а потом лопнула с оглушительным грохотом.
Мутная и вонючая вода из котлована фонтаном ударила в небо. Всех, кто был поблизости, окатило с головы до ног.
— Убедились? — кричал Кашкин городовым. — Все, как я прежде сказывал. Волна до небес!
Но товарищи не оглянулись. Контуженый Евсей мотал головой и беззвучно, по-рыбьи, разевал рот. Мартын растирал кровь по лицу — острый ощепок от взорванного ограждения вспорол ему щеку.
Оцепеневшая толпа начала оживать. Застонала, заохала, заголосила на разные лады. Еще секунда и люди побегут, ослепленные страхом, не разбирая дороги, сшибаясь и топча упавших. Паника вспыхивает подобно лесному пожару и пожирает все на своем пути. Если вовремя не остановить.
— Восславим Господа, уберегшего нас от гибели! — раскатился над площадью бас священника.
Толпа еще подрагивала, словно дикий зверь, порывалась сорваться с места, но все больше людей поворачивались к часовне.
— Восславим Матерь Божию, Пресвятую деву Марию…
Люди истово крестились, в едином порыве падали на колени. Мужичонка в самом центре толпы сорвал шапку, бросил в снег и запел, притопывая дырявыми башмаками:
— Эх, эх, лапоточки мои, Все вы ходите как будто не туды!
На него зашикали сразу отовсюду, мужичонка умолк, но продолжал приплясывать. А потом воздел руки к небу и завопил: «Живой! Живо-о-ой!»
Этот крик окончательно разорвал толпу на тысячи отдельных личностей. Одни ощупывали себя — все ли руки-ноги целы, другие обнимались с родными или с незнакомцами, третьи рыдали, то ли от страха, то ли от счастья — кто их разберет. А прочие подталкивали соседей локтями и приговаривали: «Ведь на волосок от смерти были, да?»
Митя очнулся и обнаружил, что лежит на спине. Он с трудом перевернулся на живот, встал на четвереньки, отряхивая грязный снег с шинели. Поднял треуголку с нелепым желтым пером.
— Бесовская растрепка! — пробурчал он. — Лучше бы тебя разнесло в клочья.
— Не скажи, она твою голову сберегла. Ты знатно приложился затылком о булыжники. Без этого потешного заклада мог бы убиться.
Мармеладов сидел, подтянув колени к подбородку. Порох, также промокший насквозь, осматривал пролом в заборе, ограждающем котлован. Он протянул руку и помог подняться сыщику, а потом и Мите.
— Что это у вас в кулаке зажато, Родион Романович?
— Копейка медная. Нашелся в толпе один сердобольный человек, сжалился над убогим.
— Да, братец, это ты ловко придумал. «Подайте, люди добрыя!» Хе-хе… Вот тебе и награда за спасение. А я заберу этот валенок, в память о нашем приключении.
Лукерья заботливо набросила на плечи сыщика пальто.
— Приключение, — фыркнула она. — Сплошное ребячество, честное слово! Вы очень рисковали.
— Вы тоже.
— Хорошо, что все закончилось благополучно.
— Закончилось? — усмехнулся сыщик. — Нет, все только начинается. Теперь у меня к бомбистам есть личный счет — за испорченный костюм.
— Все вам шуточки! — возмутилась журналистка. — А я до сих пор дрожу. Ой, надо же вернуться за шубкой. Да ее, скорее всего, уже стащили…
— Ничего, г-н Шубин купит вам новую.
— Кто такой г-н Шубин?
— Долго рассказывать.
— И с чего вы решили, что я приму шубу от незнакомого мужчины? — вспыхнула Лукерья. — Вы что же думаете, что женщину можно купить дорогим подарком?
— Рад, что к вам вернулась привычная задиристость, — улыбнулся Мармеладов.
— Насмешник! Не желаю вас видеть. Слышите? Никогда!
Лукерья резко развернулась на каблучках и зашагала к Никольской улице. Сыщик хотел было пойти следом, но Порох удержал его за руку.
— Вот что, Родион Романович! Вы доказали, что заслуживаете доверия. Однако…
Он достал папиросу из портсигара, но прикурить не смог, поскольку коробок спичек промок насквозь. Полковник в гневе смял картонку и продолжил:
— Однако я пока не уверен, что вы в этом деле не преследуете собственных интересов, ничего общего с государственными интересами не имеющих.
— Оставьте ваши подозрения, Илья Петрович! Я просто хочу вернуть украденные деньги директору сберегательной кассы, — Мармеладов смотрел вслед уходящей журналистке, надеясь, что она обернется и, вместе с тем, понимая всю тщетность такой надежды. — О, чуть не забыл. Я хотел просить вас о помощи. Директор театра не горит желанием принять нас с Митей, а мне непременно нужно с ним поговорить. Может быть, отправимся к г-ну Тигаеву вместе? С такой поддержкой он ответит на все вопросы.
— Театр… Деньги… Что за мысли у вас? Тут империя рушится! — Порох
