Получив в политотделе армии направление, Абашев вышел на большак, поднял руку и прыгнул в кузов проходившей машины.
В день прорыва в тыл противника, увидев комиссара, Осипов вынул изо рта нераскуренную папиросу, отбросил ее в сторону, пошел навстречу, косолапя кривыми ногами, обнял молча, поцеловал Абашева в губы и, тяжело переводя дух, сказал:
— Нашел все-таки?
— А ты как думал? — спросил Абашев, перекидывая бурку с руки на руку.
Присмотревшись к Осипову, он поразился переменой, которая произошла с майором: «Постарел лет на десять».
— Слушай, Антон, что с тобой?
— А? Да ничего... У меня знаешь, Миша... — Осипов хотел что-то сказать еще, но только махнул рукой, наклонив голову, порылся в сумке, достал два конверта с разорванными краями, протянул было их Абашеву, но раздумал и бережно положил обратно.
— Ну, что же ты? — Абашев так и остался с протянутой рукой.
— Не то... Не то... Это после! — Осипову хотелось поделиться мыслями, которые грызли его все последние дни и вышибали из колеи. Абашев был свежий и подходящий для этого человек. Их связывала крепкая фронтовая дружба. Не обходилось дело и без стычек. На майора иногда находил этакий «чапаевский стих».
— Ты меня, дружок, не подкомиссаривай! Я старше тебя на десять лет по партийному стажу и по рождению, — лукаво щуря свои добрейшие глаза, говорил Антон Петрович.
— Что ты, Антон, я просто тебе помогаю, а где нужно, учусь у тебя! — отвечал Абашев посмеиваясь.
Сейчас Осипов излил бы перед ним свою душу, но не было для этого времени: командиры подразделений пришли за получением боевой задачи.
И все же встреча с Абашевым подействовала на Осипова успокаивающе. Абашев своим оптимизмом, трезвостью мысли, веселой шуткой умел разогнать у любого человека мрачные мысли.
Осипов коротко доложил обстановку, сообщил уточненные данные о противнике и поставил задачу: двум эскадронам скрытно подойти к немецким позициям и штурмом захватить их.
— Главное — подойти так, чтобы сделать один стремительный бросок — и в траншеи. Никого живым не оставлять, крушить всех без всякой пощады!
— А пленные? — задал кто-то вопрос.
— Не брать! — коротко отрезал Осипов.
— Ты что, Петрович, резню хочешь устроить? — спросил Абашев, когда разошлись командиры.
— Не будет у меня пленных, — сухо ответил Осипов и. потребовал у адъютанта еще две запасные обоймы для пистолета.
— С каких пор ты начал отдавать такие дикие приказы?
Абашев сразу, с первой минуты встречи, понял, что командир полка не в своей тарелке, но не мог сообразить, в чем дело.
— Дикие приказы? А ты знаешь — гитлеровцы матерей расстреливают вместе с ребятишками!.. Знаешь? Сжигают!.. Живыми закапывают!.. Ты что — мне гуманность будешь проповедывать?!
Абашев молчал. Он был поражен силой страшной ненависти, которая исходила от этого человека.
— Петрович!..
— Ну?
— Надо отменить этот приказ...
— Что? Что ты оказал? Отменить приказ? Ступай отмени попробуй...
— И не подумаю. Я хочу, чтобы это сделал ты.
— Ступай учи свою бабушку, как чулки вязать. Молод еще мной командовать! — Осипов открыл портсигар; он был пуст.
Абашев, вынув из кармана коробку папирос, спокойно протянул ее Осипову. Тот зверовато покосился, точно Абашев подал ему гранату на боевом взводе, но папиросу все-таки взял.
Закурили...
В кустах командиры негромко отдавали приказания. Слышно было, как пересыпали патроны, гремели дисками пулеметов, щелкали затворами. Кто-то кого-то звал, кто-то кого-то разыскивал и, найдя, вполушёпот ругал...
Шла ночная подготовка к бою.
Осипов и Абашев продолжали горячо спорить. Абашева возмутило непостижимое упорство, с каким майор защищал свое распоряжение.
— Мы не должны пачкать себя, — старался убедить его Абашев. — Другое дело — в бою...
— А это что — не бой? Первый эскадрон уже два часа дерется. Полещука убили... — возражал Осипов, но уже спокойней, с меньшей озлобленностью.
— Убивать безоружных — это недостойно русского человека. Пусть этим занимаются фашисты.
Затоптав папироску, Осипов тихо, но твердо проговорил:
— Ладно. Разъясни командирам и политрукам. Тех, которые не будут стрелять, а сразу сдадутся, — брать... Все. Больше ты меня не сватай...
— Хорошо. Я сейчас пойду и разъясню.
— Ты не ходи. Скажем начальнику штаба... Ну, доволен? Подкузьмил командира полка?
В ответ Абашев только улыбнулся и покачал головой:
— Ты очень изменился, Петрович...
— Значит, жизнь такая наступила. Ты понимаешь, Миша... — Умолк, задумался, глядя в землю. Медленно поднял голову, спросил: — А где у тебя пистолет?
— В госпитале забрали. Так и не нашел концов. У коноводов карабин возьму.
— Обязательно возьми... Сейчас в атаку пойдем. Я буду в боевых порядках. Вместе пойдем.
— Пойдем вместе... Только место командира полка не в боевых порядках, — нерешительно оказал Абашев.
— Я буду там, где три эскадрона! А начальник штаба — с резервом. Хочешь — оставайся...
— Нет уж пойдем!.. — Абашев убедился, что командир полка способен сейчас на самый безрассудный шаг.
— За меня не беспокойся. Когда смерть ко мне будет подходить, я ее нутром почувствую. Мне еще ой как много жить!.. Определенно знаю: все будет в порядке. Двум немецким ротам, что впереди нас, мы сейчас устроим баню... Слушай, Миша, — добавил Осипов мягко, — может, после ранения ты плохо себя чувствуешь? Остался бы...
Теперь рассердился Абашев:
— Я сюда не говеть приехал!..
— Да я просто так, по-товарищески, — смущенно проговорил Осипов.
Разговору помешал связной, присланный Алексеем Гордиенковым. Это был Захар Торба.
— Мы доползли, товарищ майор, — сказал Торба, — да не до самого сарайчика. Заметили немца, — у пулемета сидит, ракеты бросает, а иногда стреляет куда попало... Других не видно. Спят, я думаю. Туман такой, что ничего не видно. Наши там остались — наблюдать...
— Добре, — кивнул Осипов.
Еще в начале операции он знал, что около сараев разбросано повзводно около двух рот противника. Тут же отдал начальнику штаба приказание: выводить эскадрон на опушку леса. Гордиенкову написал записку, чтобы тот до сигнала шума не поднимал, а держал связь с четвертым эскадроном, который получил приказ обойти сараи с правого фланга. Второй эскадрон был снят и отозван в резерв.
Осипов распоряжался спокойно, уверенно, тем более, что от Чалдонова пришло успокаивающее донесение: немецкие танки пока только передвинулись, а активных действий не начинают. Офицер связи принес от Доватора записку следующего содержания:
«Сынок!
Коробки сожгу. Если в 8.00 не будешь там, где надо, — такой ты мне не нужен.
Отец».
Показав записку Абашеву, Осипов сказал:
— Сердится на меня... А я, может, злее их...
Записка Доватора подействовала на Осипова самым благоприятным образом. Никакие угрозы не могли бы пробудить в нем чувства такой ответственности, как одно единственное слово «Сынок».
Легонько взял Абашева за плечи, и пошли они рядом, казалось, оба успокоенные и примиренные.
Майор не знал, что Абашев только что предупредил командиров подразделений: в отношении пленных следует руководствоваться приказом Доватора, с которым ознакомил его начальник штаба, а не последним распоряжением командира полка...
Серое утро, туманное и холодное. Часы майора Осипова показывают точное московское время. Взглянув на светящийся циферблат, Антон Петрович представляет себе, как на кремлевских курантах дрогнула минутная стрелка, спустилась вниз и замерла на цифре четыре.
«Наверное, сейчас в Москве и Спасская башня, — думал Осипов, — и древние зубчатые стены, и многоэтажные здания, весь огромный город окутаны седым туманом, так же как и оставшаяся позади опушка леса, где коноводы держат в поводу лошадей, как и колхозное поле, изрытое снарядами, и цепи движущихся вперед бойцов с винтовками наперевес...»
Под ногами шуршит мокрая от росы, спутанная, повалившаяся, перезрелая колхозная рожь. Каски настороженно поворачиваются влево. Там во всю мощь заработала машина боя. Пулеметы станковые и ручные взревели буйным хором. Осипов дергает Абашева за рукав. Остановились.
— Вот это так, — заиграли!.. — неожиданно сказал кто-то.
Осипов повернул голову и увидел трубача, нервно поправлявшего за спиной свой нехитрый инструмент. Он шел вместе с адъютантом Осипова и помощником начальника штаба.
— Трегубов, ко мне! — позвал Осипов трубача. — Ты, браток, все равно без дела... Галоп тут играть нельзя. Вернись назад, к коноводам. Садись на своего гнедка и — на галопе к Чалдонову, туда, где стреляют. Узнаешь обстановку — и обратно сюда. Понял?
— Понял, товарищ майор! — Трегубов повторил приказание, повернулся, придерживая болтавшуюся за спиной трубу, и рысцой побежал к лесу.
