Памятуя о его недавнем подвиге, я чуть отстал от стражников и принялся разжевывать симпапуське:
— У “них” не как в у “вас”. Если на юге присягают лорду, или просто пашут на феодальной земле, то на северах твоя жопа с самого рождения принадлежит “Простору”. Крестьянин за барина, барин за князя, а князь за великого князя. С фантазией у них туго, сам понимаешь…
— Так ведь рабство упразднили! В самом Гранд-коде запрещено! — пылко объявил он, видимо уже намереваясь ломануться за мост и поднять восстание рабов.
Поглядев на патлатого Пугачевца, я лишь покачал головой и вовремя отдернул мальца от ведра помоев, выплеснутого со второго этажа.
— Да им пофигу. У них своя свадьба, у вас своя. А вообще, чисто технически это и не рабство. Сам-то великий князь тоже числится в собственности.
— У кого?
— А хрен его знает. Не помню… — я устало прислонился к стене и потер больную руку, дожидаясь пока молодой стражник добежит до второго этажа и надает по соплям нерадивой хозяйке.
Оставшийся путь до наспех восстановленного форта у городских ворот прошел без эксцессов. Некогда крепкое каменное здание представляла плачевное зрелище. Даже расположившийся рядом помост с пустыми колодками да позорным столбом выглядел куда более устрашающе, чем осыпавшиеся каменные стены.
Прошмыгнув в заботливо распахнутую караульным дверь, мы оказались в темном, но просторном зале освещенным лишь солнечным светом из узких бойниц. Помещение выполняло функции то ли столовой, то ли спальни, то ли хрен пойми чего — на широких лавках за деревянными столами, сидело не меньше десятка северян. Кто резался в некое подобие домино, кто яростно чавкал капустной похлебкой, а кто храпел на всю округу, развалившись прямо на лавке.
— Заклад! — воскликнул один и со всего маху маху рубанул игральной костью о стол. — Ставлю иглу безглазой воровайки супротив твоих сапог…
Едва заметив нас с мальцом, они было напряглись, но вошедший стражник в широком кушаке, тут же сбросил возникшее напряжение. Северяне мигом забыли про наше существование.
Кивнув землякам, зрелый стражник со своими молодым напарником повели нас следом за собой к винтовой лестнице в другом конце комнаты. Поднявшись по каменным ступенькам, мы оказались в узком длинном коридоре, освещенном лишь парой сальных ламп. Это здорово напоминало тот салон, с демоном и купальнями, но вместо роскошных ковров и дорогих дверей — дорожная грязь на каменном полу да зарешеченные каморки.
— Темница? — озвучил мои мысли пацан, нервно теребя свои ножны.
— Гостиница. — фыркнул старший северянин и повел нас к единственно нормальной двери в конце коридора. — Сотнику покажешься, бумаженку распишешь да гуляй на все четыре. — обратился он уже ко мне, но я его почти не слушал.
За одной из проржавевших, но все еще прочных решеток валялась грязная бадья, пара соломенных циновок и Лелик и Болик собственной персоной.
— А ты еще что здесь забыл?! — немедленно окрысилась одноглазая едва заметив мою физиономию сквозь прутья.
— На экскурсии. А вы, я смотрю, в этом санатории уже вовсю расслабляетесь? По путевке или так, по блату взяли? — поинтересовался я, кивая в ответ вежливо поклонившейся синевласке.
Похоже, молодой уже хотел прервать нас и рявкнуть что-то вроде “не болтать с заключенными”, но бородатый его почему-то остановил. Жалостливо поглядев на узниц, северянин в кушаке скомандовал своему напарнику приглядеть за нами, а сам двинул за дверь. Наверное — докладываться.
Насупившийся молодой снеговик с деланным безразличием прислонился к одной из решеток, ожидая пока мы наговоримся.
Чего это старший такой добрый? А впрочем, какая разница?
— Так за что на нарах чалитесь, девчата? — пожал я плечами и, на манер стражника, прислонился здоровым плечом к стене.
Одноглазая немедленно заявила: “Да ни за что!” и наверняка бы добавила: “Меня адвокат поимел!”, но синевласая оказалась более расторопной:
— Она яблоко с повозки у ворот укра… Взяла. С северной повозки. — стараясь держаться подальше от засранной бадьи, сказала девчушка в платье.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Как выяснилось из короткой беседы — рецидивисток повязали за то, что одноглазой захотелось похрустеть сочным яблочком, с одной и телег, что ожидали досмотра у ворот. Возвращаясь от мельника и таща на рынок несколько мелких крысиных шкурок, кошатина вдруг увидала повозку доверху набитую фруктами — видимо, для праздника. Но хвостатой дуре и в голову не пришло, что тырить провизию у северян, да еще и в их присутствии — крайне хреновая идея. Синевласку же приняли чисто за компанию. Посох ее им чем-то не угодил.
— Понятно все с вами, короче… — подвел я итог, заслышав нетерпеливое покашливание появившегося из-за двери бородача. — Ну ладно, бывайте. Хлеб с параши не ешьте, в тазик не садитесь, и мыло в душе не роняйте. Адье! — козырнул я Бивису и Батхеду да отправился за северянином.
Пусть посидят пару деньков, авось мозгов прибавится. В конце-концов, за яблоки не расстреливают.
Бородач размял затекшую от шишака шею и, раскрыв массивную дверь, кивнул, мол, заходите.
Новое помещение также не впечатляло красотой — те же голые каменные стены да полосы света из бойниц. Разве что пара серых гобеленов с перекрещенными пиками, хорошая масляная лампа да красивый, хоть и обшарпанный, бурый стол из дорогого дерева сглаживали впечатление.
Сидящий за столом рыжий великан, едва завидев наше присутствие, отложил истертый карандаш и жестом ткнул на лавку у стены.
— Беглый али дезертир? — без лишних предисловий, спросил широкоплечий северянин, уставившись на меня.
Отправив Гену на неказистую лавку у стены, я, не обращая внимания на густые нахмуренные брови, развалился в подгоревшем кресле перед столом:
— Не тот, не другой. Я вовсе не с ваших краев.
— Угу, оно и видно… А это кто? — сверкнув дорогущим перстнем, мужик ткнул толстым пальцем в мальца.
— Просто пацан. В помощники прибился.
Гена уже собирался что-то сказать, но поглядев в мои глаза, благоразумно промолчал. Правильно, нефиг снеговиков нервировать. Конелюба они и слушать не станут.
— Пацан? А девкой был бы краше… — вздохнув и почесав густую рыжую бороду, мужик откинулся на кресле. — Ну? Кто таков? Откудова? На кой ляд шпану по площади гоняешь?
Удержав болезненный стон, я на манер сотника, раскинулся на подгоревшем сиденье и лениво зевнул. По словам деда — отморозки терпеть не могут вежливость и заискивание. По их долбанутым традициям, любые намеки на хорошие манеры считаются за попытку обмана или проявление слабости, а потому, нужно вести себя как можно непринужденнее.
— Та “кукушонок” я. С гнезда украли. Не видать что ли?
— Ну, толкуешь ты и впрямь не по-нашенски… Ну валяй, “кукушонок”, трави за свою судьбинушку. — безразлично махнул он рукой.
Походу, рыжий уже все для себя решил и не собирается верить ни одному моему слову. Ну, это мы еще посмотрим…
Стряхнув пыль с рукава, я завел давно заготовленную историю. Проблемы с памятью не особо способствовали стройности истории, но вспомнить наши с дедом репетиции было проще простого, — особенно если альтернативой является казнь или ссылка на крайние севера. С дезертирами да беглыми крестьянами за мостом не цацкаются.
Поэтому я немедленно завел слезливую историю о молодой красивой девушке — дочери мятежного воеводы. Во время усмирения «Простора» юная девица была схвачена подлыми западными конелюбами и отдана на поругание озверевшей солдатне в назидание другим непокорным снеговикам. Грязные южные ручонки терзали румяную северную плоть аж до самого конца войны. После разгрома у рва и стремительного бегства конелюбов, несчастную девушку захватили с собой, дабы горемыка могла и дальше согревать постели обезумевшей от похоти солдатни.
Я несколько путался в показаниях, назвав с пяток городов в которые ее увезли, но быстро поправился, пояснив, что она кочевала из рук в руки в качестве игрушки в руках бесчестных южных дикарей. Пару сюжетных твистов слямзил у Аллерии и вот-вот собирался вкорячить какие-нибудь темные культы с богатым похотливым отчимом, но в последний момент одумался — уж больно у рыжего глаза заблестели.
