— Прорабатывай, — как всегда, поддержал я его.
* * *
«Здравствуйте, дорогие мои мама и папа. Получил от папы письмо, но сразу не ответил. Была небольшая работа. У меня все хорошо. Питаемся нормально. Есть молоко, сливки, простокваша, правда сухие. Погода хорошая. Два дня температура сорок пять градусов с плюсом. Скоро будет теплее. Но у нас есть бассейн, душ. Лето „перезимуем“. Через неделю улетаю в Кабул. Особого желания нет, но нужно кое-что купить к отпуску. Все футбольные матчи смотрел. Нашей „доблестной“ сборной в Мексике делать нечего, да еще с такими соперниками по подгруппе. До свидания. Крепко вас целую. Саша.
P. S. Посылаю вам фотографию, где я уже без бороды. 15.04.1986 г.».
Глава 10. В Кабуле
А в Кабуле вечер и дома в нем тонутЯ иду Маркетом[42], а вокруг темно!Просто так, гуляю, даже как-то странно…Фонари льют светом, в небе звезд пожар.Тихо, не стреляют. Табором дуканы…Да, ребята, это нет, не Кандагар!!![43]
Раннее кабульское утро. На улице тихо. Мимо проезжают редкие машины. Суетятся рикши, развозя по лавкам товар. Ласково греет весеннее солнышко. Идиллия! Словно и нет войны. На улицах развеваются праздничные флаги в честь восьмой годовщины Саурской революции.
Восемь лет войны… Восемь лет! Что изменилось за эти годы? Собственно, ничего. Хотя, если в 1982 году в Кандагаре афганец с «буром» в руках — душман, то в 1986 году автомат и даже гранатомет в его руках — обычное явление.
Восемь лет военные монотонно уничтожают душманские базы, рапортуя высшему руководству о новых победах. Партийные и комсомольские советники укрепляют народную власть, неся в массы вечные законы марксизма — ленинизма, а массам вдоволь бы наесться. Контрразведка, разведка… словом, все при деле, а расплачивается — советский воин. Воин, который еще вчера у школьной доски читал отрывки из поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»…
— Опять задумался, товарищ мошавер? — прерывает мои мысли Тахир. — Может, по шашлычку с лепешкой с пылу с жару?
Шашлык и особенно лепешки на Маркете были великолепные. Выпекались они в специальной печи «тандыре». Это большая керамическая печь с круглым отверстием, через которое закладывают дрова, вычищают золу и сажают хлеб. Перед выпечкой лепешек его жарко протапливают дровами или хворостом. После того, как все прогорит, стенки тандыра протираются от налета гари, и к ним быстрыми движениями прикрепляют сырое тесто. Через некоторое время специальным крюком вынимают готовую лепешку. Выпечка хлеба в тандыре — целое искусство. Участвуют несколько человек. Один подносит воду и муку. Второй замешивает тесто. Третий, главный, сажает тесто в тандыр. Я любил наблюдать за действием пекарей. Ловко у них получалось…
— Мудрое решение, — поддержал я предложение друга. — Пошли!
Мы дружно отправились в шашлычную. Проходя мимо посудного дукана, Тахир предложил:
— Зайдем?
— Чего мы там забыли? На вилле посуды полно. Была бы еда, а тарелка найдется. Попить тоже есть из чего. Стаканы, бокалы, чашки, нурсики, наконец…
«Нурсиками» мы называли пластмассовые колпачки от неуправляемых ракетных снарядов (НУРС). За время войны их в частях столько накопилось… Советский воин нашел им достойное применение.
Нурсик вмещал ровно сто граммов. Перед стаканом у него были два преимущества: он не разбивался, если падал на пол, и при чокании не звенел, что в условиях неусыпного ока политработников и бдительного ока особистов было существенным преимуществом. Принимать в Афганистане алкоголь запрещено.
Мне как-то в бригаде рассказали забавный случай, как наши прапорщики сбыли одному дуканщику большую партию этих самых нурсиков. Дело было так.
В посудную лавку заходит прапорщик. Осмотрев товар, спрашивает продавца:
— Нурсики есть?
Тот пожимает плечами. Он впервые о них слышит.
— Жаль, — говорит прапорщик. — Мне они срочно нужны.
— А что это такое, нурсики? — интересуется дуканщик. — Может, я достану.
— Нурсик — это вот такой пластмассовый стаканчик, — показывает дуканщику. — Достанешь — я заплачу по десять афгани за штуку.
Купив зажигалку, прапорщик ушел.
Через день в этот же дукан зашел другой прапорщик. Он, как и первый, поинтересовался нурсиками. Дуканщик развел руками. Нет нурсиков.
— Мне они не нужны, — говорит прапорщик, — я продать хочу.
— Сколько просишь? — тут же оживился дуканщик.
— По двенадцать афгани за пару. Продаю оптом пятьдесят штук.
— Возьму по десять афгани, — говорит дуканщик.
— Годится, — немного подумав, соглашается прапорщик.
Получив свои деньги, он ушел. Как вы уже догадались, через день первый прапорщик с радостью купил у дуканщика все пятьдесят нурсиков и заказал ему еще две тысячи.
Дуканщик купил у второго прапорщика две тысячи нурсиков и… второй год ждет своего покупателя. Вот такая история. За что купил…
— Зайдем в дукан? — повторяет свой вопрос Тахир. — Время есть.
— Зайдем, — соглашаюсь я.
Честно говоря, к индусам мы заходили редко. Прижимистые они. Редко в цене уступят. Заходили только за тканями. Материал у них был что надо. Парча, шелк, шифон, бархат. А какие расцветки! Глаз не оторвать. Это вам не «веселенький ситчик»…
Однажды Евдокимович заказал мне отрез на платье для жены. Так он сказал… Дуканщик отмерил мне ровно три метра и добавил еще десять сантиметров в качестве бакшиша. Вернувшись в гостиницу, я решил перемерить отрез. Что-то меня смущало. В отрезе оказалось два метра восемьдесят сантиметров. И это с учетом десятисантиметрового бакшиша.
Вернувшись в дукан, я измерил метр, которым пользовался продавец. В нем было девяносто сантиметров. Пришлось популярно объяснить дуканщику, что советских, да и других граждан, обманывать нехорошо. Воспитательную речь он воспринял правильно и выдал мне новый трехметровый отрез. Старый, в качестве компенсации за моральный ущерб, я оставил у себя…
* * *
В дукане покупателей не было. Кто в такую рань за посудой пойдет? Разве что мошаверы? За стойкой мирно дремал продавец — индус. Увидев нас, оживился. Начал расхваливать товар. Посмотреть действительно было на что…
— Сколько стоит? — указал я на первый попавшийся чайный сервиз.
— Четыре тысячи восемьсот афгани. Очень хороший сервиз. Музыкальный, — отвечает дуканщик.
— Сколько, сколько? Четыре тысячи восемьсот афгани? Я не ослышался? Он что, из золота? — спрашиваю его.
— Это молодой граф, — говорит дуканщик.
На чайнике был изображен юноша в одежде шекспировского Ромео, обнимающий юную красавицу.
— Такой молодой, и такой дорогой… Когда состарится, тогда и куплю.
— Старый граф стоит пять тысяч двести афгани, — парирует мою шутку дуканщик.
На чайнике, который он мне показал, старик что-то нашептывал той же молоденькой особе.
— Ничего себе граф состарился! На половину зарплаты Гауза. Пошли отсюда, Тахир.
— Есть сервизы дешевле, с цветочками. По четыре тысячи шестьсот афгани, — не унимается дуканщик. — Все музыкальные.
— За такие деньги я сам себе за чашкой чая песню спою. Тахир, зря время теряем!
— Молодого графа могу уступить в цене, — настаивает индус.
— Ни молодой граф, ни старый со всеми их многочисленными родственниками мне и даром не нужны (хотя даром я бы взял).
Иду к выходу.
— За четыре шестьсот отдам, — бросает мне вслед дуканщик.
Четыре шестьсот! Это он что ж, целых двести афгани сбросил? Время есть, ради интереса можно и поторговаться.
— Хорошо! Возьму, — выдерживаю паузу почти по системе Станиславского. Дуканщик в ожидании смотрит на меня. — Возьму, — повторяю я, снова пауза, — за тысячу восемьсот афгани.
От удивления дуканщик открыл рот так, что в нем мог поместиться небольшой арбуз.
— Тысяча восемьсот? — переспросил он, оправившись от шока.
— Тысяча восемьсот, — спокойно повторяю я. — Исключительно из уважения к тебе. Не хочешь, не надо. Я же тебе повторяю: сервиз мне даром не нужен. Тахир, зря время теряем.
Самолюбие дуканщика было задето.
— Четыре пятьсот, — процедил он сквозь зубы.
Представляю, что ему стоило назвать эту сумму.
— Пошли, пошли, Тахир, — не обращая внимания на дуканщика, говорю я.
— Четыре триста.
— Ну, ты и настырный… Я же тебе русским языком объясняю. Не нужен мне твой сервиз. Тахир, ты хинди[44] знаешь? Объясни товарищу — господину.
— Четыре тысячи, — продолжает сбавлять цену дуканщик.
Тахир толкает меня в бок. Не хочешь, я возьму. Бери, так же молча отвечаю ему.
— Я покупаю сервиз, — говорит Тахир.
— Тебе не продам. Ему продам, — дуканщик показывает на меня пальцем.
