— Она ведь не станет раздеваться, не так ли? — вопрос фрау Риттерсбах приводит меня в чувства, и я встряхиваю головой.
— В этом и заключается суть стриптиза, Хайди, — желчно произносит Алекс, запуская руку в карман. — Уверен, вам понравится ее грудь! — и взмахивает в воздухе смятой двадцаткой.
— Какая срамота! Меньше всего мне хочется смотреть на ее грудь. Я думала, мы будем танцевать…
— Хотите присоединиться? — указывает кивком головы на танцовщицу, и маленькая старушка, подавившись то ли слюной, то ли своим безграничным возмущение, громко откашливается в кулак.
Алекс выглядит на удивление бодрым и бесшабашным, так что я почти готова поверить: он не признал в красивой стриптизерше Эстер — только он узнал, слишком хорошо его знаю, чтобы сомневаться в этом.
— Давайте уйдем, — продавливаю сквозь враз осипшее горло, и Алекс глядит на меня с холодной насмешливостью, от которой мое сердце почти разбивается…
— Столько усилий и вдруг уйти? — осведомляется он, тем самым давая понять, что наши неумелые манипуляции разгаданы. — Нет уж, насладимся представлением по полной…
После чего выкатывается из-за стола и направляется ближе к сцене — смятая двадцатка все еще зажата в его кулаке.
Кажется, я выкрикиваю его имя — все как в тумане! — бегу следом, чувствую подступающие слезы обиды на самое себя: разве после этого он не возненавидит меня в большей степени, чем полюбит… Дальше — больше: Эстер вскидывает глаза, узнает меня и замирает прямо посреди танца. Так мы и смотрим друг на друга большими, испуганными глазами, и мужчины за передними столиками начинают выражать свое недовольство, призывая ее вернуться к прерванному занятию. Только та отмирает, прикрыв перекошенный рот ладонью (уверена, если бы не музыка, мы бы услышали ее глухой вскрик), а потом убегает со сцены… и такого уж точно никто не ожидал.
Зал возмущенно неистовствует, а я хватаюсь за ручки Алексовой коляски и умоляюще произношу:
— Давай уйдем, пожалуйста. Не надо нам было сюда приходить!
В этот момент начинает играть другая музыка, и другая же девушка выходит на сцену со своим номером… Пытаюсь развернуть коляску, но Алекс упрямится, просто наперекор мне, я думаю, и тогда мы видим Эстер, появляющуюся из едва заметной двери для персонала и несмело приближается к нам. На ней все та же хилая юбчонка, едва прикрывающая попу, и все тот же кружевной топ, картинно оголяющий ее грудь, а вот глаза неестественно блестят, и я понимаю, что девушка плачет.
— Алекс, — произносит она так тихо, что мы скорее догадываемся, чем действительно слышим это. Вернее, это я догадываюсь: миллион раз произносила данное имя перед зеркалом, собираясь на очередную тренировку с Алексом. Сначала звук выходит звонким, восторженным, словно весенняя капель, а затем затухает задутой на ветру свечой… А-лекс. А-лекс.
— … прости меня, пожалуйста, — Эстер между тем оказывается совсем близко, возвышаясь над нами на целую голову, секунда — и ее ноги словно подламываются, увлекая ее на пол перед нами.
Я не вижу Алексова лица и потому не знаю, какие эмоции преобладают на его лице, мне же так скверно, что я едва могу дышать… Пальцы, вцепившиеся в ручки инвалидной коляски, онемевают до бесчувственности.
— Алекс…
16 глава
16 глава.
— Алекс, прости меня… пожалуйста… я так виновата… я знаю…
Слова Эстер падают приглушенными музыкой отзвуками с вибрирующим, полузадохнувшимся эхом, от которого у меня закладывает уши. А еще мне странно видеть ее такой… кающейся? Поверженной?
Пожалуй.
А какой видит ее Алекс? Этого я не знаю, только слышу вопрос:
— Ты сделала это ради денег? Надеюсь, тебе хорошо заплатили? — и разжав стиснутый кулак с зажатой в нем купюрой, пытается сунуть ее за лиф ее топа: — Вот, ты заработала.
Эстер перехватывает его руку, стискивая чуть подрагивающую ладонь обеими руками.
— Я бы никогда, слышишь, никогда не сделала ТАКОГО ради денег, — слезы стекают с кончика ее носа. — Мне пришлось пойти на это ради Петера… помнишь, того парня из кафе: он по дурости решил подзаработать на продаже таблеток здесь, в «Плохой девчонке», и Юлиан подловил его на этом, пригрозив донести куда надо… А Петер и так на условно-досрочном, ему нельзя снова попадаться…
И тогда Алекс спрашивает:
— Ты любишь его?
Эстер смахивает слезы и молчит.
— Ты любишь его? — повторяет Алекс с такой холодной настойчивостью, что я едва могу признать в этом голосе голос своего друга. — Хочу понять, насколько глубоко ты пала, Эстер Райднер… Или тебя не так зовут?
— Алекс, — с мольбой произносит девушка, — пожалуйста… Не надо…
Но тот ждет ответа, и она выдыхает:
— Нет, это мое имя… и да, люблю… наверное… мы живем вместе… Алекс…
Вижу, как дергается Алексов затылок — насмешка искривляет его красивые губы. Понимаю безошибочно, почти догадываюсь…
— Значит, живешь с одним парнем, а спишь с другим? — вопрошает так тихо, так близко склоняясь к Эстер, что мне едва удается расслышать эти слова. Но даже расслышав, я не могу поверить услышанному… Это не может быть правдой? Я, конечно, ослышалась… Она ведь не могла… Мне даже в голову такое не приходило.
Музыка все еще играет, и пышногрудая танцовщица трется своим обнаженным телом о металлический шест.
— Я сделала это не за деньги, — снова повторяет Эстер, качая головой. — Ты действительно был мне симпатичен… и я хотела того, что между нами произошло…
Алекс отворачивает лицо, и я вижу боль, тщательно скрываемую за насмешливым блеском глаз и изгибом бескровных губ. Такой Алекс немного пугает меня…
— Лгунья, — произносит он одними губами, и я замечаю огромную фигуру парня, целенаправленно двигающуюся в нашу сторону. Он почти сродни Бастиану, если даже не шире.
Впервые с начала этой сцены оглядываюсь и вижу брата в компании трех старых леди прямо за спиной, они похожи на странного вида телохранителей, застывших с ошарашенными выражениями на четырех разных лицах. Наблюдали всю сцену из второго ряда?
Скорее всего.
— Эй, вы? — окликает нас широкоплечий парень, останавливаясь рядом с девушкой. — Что здесь происходит? Эстер?..
— Все нормально, Петер, — отвечает та, смаргивая непослушные слезы. — Они уже уходят.
И я рада именно так и сделать, только Алекс вдруг произносит:
— Мы заплатили за вход и хотим насладиться программой. — И добавляет: — Быть может, я даже доплачу за приватный танец…
Эстер вскидывает на него испуганный взгляд, и я не могу догадаться, чего именно она боится, зато вижу, как темнеет лицом так называемый Петер.
— Ты ведь тот малец из кафе, что отдавливал мне ноги своей коляской, — сводит на переносице широкие брови. — Я узнал тебя, мелкий недоросток! Сучонок мелкий.
И Эстер хватает его за руку.
— Петер, пожалуйста!
Но Петер стряхивает ее руку, словно надоедливое насекомое и грозным голосом осведомляется:
— Это его тебе надо было окрутить? Это ради него ты таскалась в Нюрнберг и строила из себя пай-девочку? — И взрывается зычным: — Черт, да он же убогий калека. Им бы и косоглазая корова побрезговала…
И Алекс подливает масла в огонь:
— А вот Эстер не побрезговала. — И в сторону девушки: — Расскажи ему о нашей незабываемой ночи…
Петер взрыкивает, словно рассвирепевший буйвол, и рывком поднимает Эстер на ноги.
— Это правда? — рычит он ей в лицо. — Правда, что ты спала с этим убогим куском дерьма? — и встряхивает ее что есть силы.
Вижу, как напрягается Алекс, вцепившись в подлокотники инвалидной коляски.
— Вини себя, громила, — произносит с издевкой, — это по твоей вине ей пришлось делать это.
Петер выпускает девушку, и та на нетвердых ногах припадает к ближайшему пустующему столику.
— Что ты сказал, мелкий паскудник? — и тычет пальцем в Алекса.
