Хазу держала пышная смазливая бабенка лет тридцати пяти по кличке “Люська-Конфета”. Она была приветлива, проворна и весьма слаба на передок. Своим гостям она никогда не отказывала в женской ласке, и Костя, который ютился в крохотной комнатухе с одним подслеповатым окном, только морщился от ее кошачьего визга за стенкой, когда Люська в очередной раз испытывала на прочность вместе с каким-нибудь хмырем свою старую скрипучую кровать. Пыталась она подбить клинья и к Косте, но он молча вытолкал ее за дверь. Добродушная Люська не обиделась на Костю, но отомстила чисто по-женски; когда они оставались одни, Конфета шныряла по комнате или в прозрачной комбинашке, под которой ничего не было, или в длинном халате, который всегда был распахнут. Костя только зубами скрипел и старался не выходить из своей кельи, напоминающей тюремную камеру, а от того постылой вдвойне.
Сегодня у Люськи-Конфеты был очередной шабаш. Гости пили и ели так, будто этот ужин был последним в их жизни. Кое-кто уже не держался на ногах, нескольких вытолкали за дверь, где они освобождали переполненные желудки прямо у порога. Трезвее других выглядела стройная высокая девушка с осиной талией, накрашенная сверх всякой меры. Манерно поджимая полные чувственные губы, она проворковала на ухо Конфете:
— Люсик-пусик, я слышала, что у тебя квартирант появился. Признавайся, подружка, где хранишь это сокровище. Ась?
— Отстань… — отмахнулась Люська, которую в этот момент облапил прыщеватый дылда с похотливыми буркалами. — Погодь, дурачок… — для вида заерепенилась она и, как бы невзначай, расстегнула пуговицу на кофточке.
— Люська, зараза, не темни. Ты меня знаешь, — с угрозой сказала девица, не глядя оттолкнув приятеля прыщеватого уха-жора, который попытался погладить ее полные смуглые коленки. — Где?
— Вот липучка… — хихикнула Конфета и показала на дверь. — Займись, если приспичило. Только, боюсь, выйдет у тебя облом, — снова засмеялась. — Он навроде монаха, дюже сурьезный.
— Ладно, разберемся, — девица с решительным видом толкнула дверь Костиной комнаты. — Можно?
Костя лежал на кровати, бездумно уставившись в потолок. Рядом с ним примостился огромный сибирский кот, рыжий пушистый разбойник с хищными умными глазами. Завидев девицу, кот недовольно зашипел, показав внушительные клыки.
— Тихо, тихо, Барсик… — погладил его Костя. — Что нужно? — спросил он грубо, скосив глаза на непрошеную гостью.
— Вставай, милок, пошли к нам. У нас весело, — непринужденно затараторила девица, и осеклась, натолкнувшись на угрюмый, враждебный взгляд Кости. — Извини, я только… позвать… — смущенно залепетала она. — Тебе тут… скучно…
— Мне не скучно, — резким движением Костя встал с кровати. — К тому же я не пью. Пока… — указал он девице на дверь.
— До свидания… — Она, не отрывая глаз от хмурого Костиного лица, попятилась. — Меня зовут Ляля, — неожиданно выпалила на пороге. — А тебя… а вас?
— Очень приятно, — буркнул Костя в ответ и с силой захлопнул дверь.
Костя ждал вестей от Чемодана. Толстяк, как и обещал Козырь, занимался поисками Фонаря. Что этот подонок истинный виновник его злоключений, Костя уже не сомневался: Вева, который схлопотал срок, выложил подручным Козыря всю подноготную случая в парке как на духу.
Но Фонарь был неуловим. Похоже, он и впрямь обладал уникальным чутьем на опасность. Чемодан сутками рыскал по притонам и “малинам”, где всегда раньше ошивался Фонарь, но того и след простыл.
“Вот, падла! — матерился взбешенный Чемодан. — Найду этого гнилого фраера, своими руками придушу, век свободы не видать!”
А дни тянулись и тянулись: вязкие, мрачные, до одури длинные и пустые. От обычной уравновешенности не осталось даже малой толики, и Костю теперь сжигал внутренний огонь ненависти к людям, по вине которых он оказался на дне. В редкие часы сна, которые иногда, смилостивившись, отпускала ему бессонница, Косте снились кошмары. И, просыпаясь в холодном поту, он еще долго видел перед собой окровавленные тела родителей и слышал предсмертный крик матери…
12. БЕРЛОГА[51] КРАПЛЕНОГО
Крапленый пил запоем уже третий день. Вчерашним вечером к нему было сунулся Зуб — и едва унес ноги подобру-поздорову: Крапленый допился до белой горячки и при виде старого дружка, не узнав его, схватился за “парабеллум”. Хорошо, Маркиза завопила дурным голосом и повисла на руке своего постояльца. Глядя в безумные буркалы Крапленого, Зуб едва не обмочился с перепугу, а когда выскочил на улицу, то бежал без оглядки километра два не помня куда и зачем.
Маркиза, неумытая, растрепанная, бестолково суетилась у заваленного огрызками стола. Крапленый сидел в чем мать родила на скомканной постели, по-турецки поджав ноги, и закусывал очередную рюмку соленым огурцом. Час был утренний, и он еще не дошел до состояния полной невменяемости, что случалось только к вечеру.
— Э! Иди сюда! — позвал он Маркизу, которая в этот момент с хрустом грызла моченое яблоко.
Маркиза покорно засеменила к кровати.
— Дай! — вырвал Крапленый огрызок и швырнул на пол. — Танцуй! Да не так, мать твою… — он рывком сорвал с Маркизы кофточку, при этом оборвав нитку янтарных бус, которые градом застучали по полу.
Угодливо хихикая, Маркиза сама сняла все остальное и закружила по комнате в каком-то нелепом танце, высоко поднимая ноги и размахивая руками, как ветряная мельница крыльями.
— Хорошо… Опа, опа! Ух ты… — хлопал в ладоши Крапленый. — Нет, постой! Ставь пластинку. Цыганочку. С выходом, — он соскочил с кровати и притопнул. — Эх, ма!..
И в этот миг в дверь постучали. Хмель слетел с Крапленого в мгновение ока. Злобно ощерившись, он бросился к постели и вытащил из-под подушки “парабеллум”. Натягивая одной рукой брюки, свистящим шепотом приказал:
— Посмотри кто! Да халат накинь, дура!
Бессмысленно ухмыляясь, Маркиза пыталась застегнуть пуговицы халата, но вялые руки все делали невпопад. Так и подошла она к двери расхристанной.
— Открывайте, черт бы вас побрал! — раздался из-за двери голос Профессора.
— Фу-у… — вздохнул с облегчением Крапленый и потянулся за рубахой. — Впусти, — кивнул Маркизе.
Профессор быстро прошел внутрь, на ходу протирая запотевшие очки. Неодобрительно окинул взглядом захламленную комнату, посмотрел на Маркизу, которая все еще воевала с непослушными пуговицами, крякнул в досаде и уселся на стул, поставив между сухих коленей старый, потрепанный зонт.
— Гудишь? — с ехидцей в голосе спросил Крапленого, который в это время жадно припал к кувшину с квасом.
