Надрывной песнью, широкой и горестной, звенит стихотворение «Из окна вагона»:
Пролетают: так пусто, так голо — Пролетают – вон там: и вот здесь — Пролетают: за селами села… Пролетают: за весями весь.
Это четырехкратное единоначатие «пролетают» придает этому слову особую заунывную протяжность… И снова – русская «убогость»:
И погост, и кабак, и ребенок, Засыпающий там, у грудей: Там – убогие стаи избенок, Там – убогие стаи людей.
Опять повторения, усиливающие тоскливую монотонность напева. И наконец, «рыдательное» обращение к России:
Мать Россия, тебе мои песни, — О, немая, суровая мать; Здесь и глуше мне дай, и безвестней Непутевую жизнь отрыдать…
Поэтом угадан лирический лад народной заплачки.
Очень выразительны заметки путешественника; полотно железной дороги, зеленая игла семафора:
Жандарма потертая форма, Носильщики, слезы, свисток.
(«В вагоне») Станция:
Вокзал: в огнях буфета Старик почтенных лет Над жареной котлетой Колышет эполет.
(«Станция») В окне телеграфист стрекочет депешами; у него малые дети, беременная жена, двадцать пять рублей жалованья.
Затянет вечным сном Пространство, время, Бога И жизнь, и жизни цель Железная дорога, Холодная постель.
(«Телеграфист») А в лесу, на багровом закате, лежит беглый каторжник, гладит родную землю и «ржавые обручи ног»; тоскливо глядит с откоса на родимое село («Каторжник»). В степи идут арестанты и поют острожную песню:
Заковали ноги нам В цепи, Вспоминаем по утрам Степи.
(«Арестант») Скитальцы, нищие, бобыли-богомольцы, каторжники, арестанты, разбойники – вся темная, бродячая, бесталанная Русь движется во мгле по непробудным пространствам, цепкий бурьян тянется за ней, как неотступное «горе-злочастье»:
За мною шуршит до деревни Колючее, злое репье… Пропью, прогуляю в харчевне Растертое грязью тряпье.
(«Бурьян») Перепевая народные песни, Белый стремится приблизить свой стих к ритму и складу народной лирики. Крестьянский парень уходит не в скитанье, а в «скитаньице», разговаривает не с горем, а с «горем-гореваньицем». «Бобыль-сиротинка» идет к святым местам, чтобы излечиться от пьянства, и, идя, приговаривает:
В путь-дороженьку Уносите меня, ноженьки, — По полям, по кустам, По святым местам.
(«Осинка») Это народничество, как оно ни искусно, все же остается стилизацией. Более удачны опыты ритмической передачи плясовых запевов. Мастерски «сделано» стихотворение «Веселье на Руси».
Как несли за флягой флягу — Пили огненную влагу. Д’ накачался Я, Д’ наплясался Я. Дьякон, писарь, поп, дьячок Повалили на лужок. Эх, Людям грех! Эх, – курам смех! Трепаком-паком размашисто пошли, Трепаком, душа, ходи, валяй, вали! Что там думать, что там ждать: Дунуть, плюнуть, наплевать; Наплевать да растоптать, Веселиться, жить да жрать.
После трепака – камаринская:
Ты такой-сякой камаринский дурак, Ты ходи-ходи с дороженьки в кабак, Ай люли-люли, люли-люли, люли: Кабаки-то по всея Руси пошли!
(«Песенка камаринская») «Стихи о России» заканчиваются тоскливым вопросом:
Просторов простертая рать; В пространствах таятся пространства. Россия, куда мне бежать, От голода, мора и пьянства?
(«Русь») В одном и том же году и Блок и Белый пишут стихи о России; лирические темы их схожи: темная, нищая, роковая страна, бескрайние просторы, убогие избы, бродяжническая и скитальческая стихия. Пути двух поэтов опять таинственно скрещиваются: оба от «зорь» Соловьева переходят к «стону» Некрасова; народничеству Блока откликается народничество Белого. Еще раз обнаруживается их мистическая связанность. И снова, в этой близости, какая чуждость. Стихи о России Белого, быть может, лучшие из его поэтических созданий: формально и мастерством – ритмическим разнообразием, словесной изобретательностью, звуковым богатством – они, пожалуй, превосходят стихи Блока. А между тем художественно они с ними несоизмеримы. У Блока во тьме светит свет, сияет прекрасное лицо родины-жены, у Белого родина-мать лежит в гробу; Блок любит и любуется, дрожит от восторга и муки, Белый – читает отходную и упивается тлением; у первого – горячий ветер, воздух, разорванный скачкой степной кобылицы, у второго – удушье склепа, кабака и тюрьмы. Блок видит Россию сквозь «слезы первой любви»; Белый заклинает:
Исчезни в пространство, исчезни, Россия, Россия моя!
Второй отдел «Пепла» озаглавлен «Деревня». Размером и слогом некрасовских «Коробейников» автор рассказывает нехитрую повесть о любви и смерти. Купец говорит девке:
Погуляй со мною лето: Я тебе, дружок, Канареечного цвета Заколю платок.
Но девка любит другого:
Он – высокий, чернобровый Статный паренек — За целковый ей ковровый Подарил платок.
Отвергнутый купец в густой ржи точит нож на соперника:
Отнесу тебя, сердечный, В прибережный ров, Будут дни: смиренный, грешный, Поплетусь в Саров.
Паренек плетется в волость; разудало надвинул шапку набекрень; весело вспоминает, как любились они с милой.
