Поиск клада продолжается несколько недель, но ни сокровищ, ни самой пещеры, где они должны быть спрятаны, мы не находим. Лишь позже, в одном из писем из армии, Серега признался, что потратил несколько вечеров, сочиняя текст карты и придавая ей старинный вид: "...несколько раз валял в грязи, мочил, сушил на печке. Хотел над тобой посмеяться".
Но тогда, в детстве, так и не найдя сокровищ, была огорчена и разочарована не только я, но и Серега, в конце концов сам поверивший в клад Сулеймана Шемахи.
Сереге шестнадцать, а я семиклашка, но мы оба считаем себя взрослыми, вполне самостоятельными людьми. В этом году мой брат заканчивает школу и парашютный клуб "Синева", которому придает гораздо большее значение, чем школьному аттестату зрелости. Мечтая служить в воздушно-десантных войсках, Серега стойко отвергает уговоры родителей поступить в институт, чтобы не попасть в армию. Поэтому совсем неудивительным оказывается то, что, прекрасно зная алгебру и физику, мой брат "проваливается" на вступительных экзаменах в МАДИ.
Теперь Серега приезжает домой редко, лишь на выходные. Автомобильное училище, где он должен получить профессию всего за десять месяцев, находится в подмосковных Бронницах, в двухстах километрах от нашего дома (мы давно уже стали жителями Подмосковья, покинув Урал).
В субботу, когда должен приехать Серега, наш дом живет ожиданием. Мама готовит курицу, папа слоняется из угла в угол, а я намываю полы, ведь Серега так любит домашний уют. И вот наконец звонок, разбивающийся на десятки хрустальных трелей, наскакивающих друг на друга, как тающие льдинки в ручейке. Я успеваю первой. Открыв дверь, висну на шее у Сереги (Господи, с каждым разом он все выше и выше, просто дядя Степа какой-то), тут же спешит папа, заранее вытянув руку для пожатия, мама торопится накрыть на стол, в нос ударяет аппетитный запах жареной курицы. "Дома — такая шара", — блаженно бормочет Серега.
А время неумолимо и беспощадно приближало тот миг, когда жизнь должна была разделиться на "до" и "после". Повестка.
И вот позади эта томительная ночь со снующими туда-сюда лицами, пьяными тостами, армейскими песнями с почему-то обязательно трагическим концом: либо любимая не дождалась, либо... Нет, с нашим Серегой ничего не может случиться плохого. Год назад вывели войска из Афганистана, куда он, наверное, втайне мечтал попасть. Всего два... О Господи, целых два года...
Шесть часов утра. Зеленый пузатый автобус, натужно пыхтя, мотает нас из стороны в сторону, подпрыгивая на ухабах дороги. Непреодолимая тяжесть вдруг наваливается на плечи, я закрываю глаза, мне кажется, что на мгновение, потому что тут же кто-то дергает меня за руку, подталкивая к выходу: приехали. Толпы народа вокруг пока еще закрытых ворот КПП с тусклыми, а когда-то алыми звездами, растерянное бренчание гитары, холодный утренний ветер, бесцеремонно распахивающий полы плаща. Как во сне мелькают перед глазами картинки: коренастый офицер с усами "а ля Чапаев", словно в немом кино, выразительно жестикулирует, не раскрывая рта, медленно распахиваются большие ворота, издавая протяжный скрип. Резкий толчок в груди, и я, очнувшись от забытья, вдруг отчетливо понимаю: это произойдет уже сейчас. Стараюсь отойти подальше от друзей, с которыми прощается Серега, будто пара лишних минут может что-то решить. "Пока, Аленка", — у меня не хватает мужества встретиться с взглядом брата, боюсь разреветься. Уткнувшись лицом в его грудь, я слышу неровные удары сердца и все крепче сжимаю края Серегиной ветровки. Он осторожно разжимает мои пальцы, медленно, один за другим. Не сопротивляюсь. Чем быстрее, тем лучше. Серега исчезает в толпе, и, подняв голову, я уже вижу, как, обняв за плечи двух друзей, на троне из сплетенных рук он продвигается к воротам КПП. "Ты куда, Серега? В армию?" — несется вслед чей-то веселый голос.
День за днем, постепенно, наша сразу осиротевшая семья приходит в себя. И уже не каждый вечер, собираясь ужинать, мы гадаем, что там ест Серега, хотя по-прежнему ощутимо пусто в нашей маленькой кухне, где обязанности главного наливалыцика чая выполняю теперь я. А у меня это получается не так ловко, как у Сереги, который мог, не вставая с табуретки, достать из шкафа заварку, сахарницу и кружки. "Вот преимущества тесной кухни и длинных рук", — шутила тогда мама. Письма от Сереги приходят просто загляденье: кормят хорошо, командиры отличные, место службы — Литва, ВДВ. Только не слишком верилось складным рассказам брата. Уж кто-кто, а я-то знала его способности к сочинительству небылиц.
Мои догадки оправдываются лишь через два месяца, когда, вернувшись из музыкальной школы, я вижу на столе тонкий солдатский конверт с треугольной печатью и надписью "Елене Николаевне (лично в руки)". Сердце, сжавшись, ухает вниз (то ли от радости, то ли от нахлынувших воспоминаний), и почему-то костенеют пальцы, неловко разрывая края конверта. "Здорово, Аленка! С огромным братским приветом к тебе Серега". Я не сдерживаю слез, щекочущих щеки и шею (отвратительно, конечно, но почему-то сразу намного легче), лишь стараюсь не хлюпать носом, чтобы не привлечь внимание сидящих в соседней комнате родителей. "Я решил написать тебе отдельно, потому что у меня есть несколько секретных просьб. Пожалуйста, выполни их, а потом я с тобой расплачусь — исполню любое твое желание". Дурачок, глупышка, неужели он не понимает, что я готова весь мир перевернугь, лишь бы хоть чем-нибудь помочь сейчас. А желание? Оно у меня единственное, я шепчу его каждый раз, когда вижу падающую звезду: "Очень хочется потрогать Серегу".
Заканчивается перечисление просьб и бодрый рассказ о ломящихся от изобилия прилавках литовских магазинов. Я впиваюсь глазами в строчки письма, наслаждаясь каждым словом, выведенным уверенным стремительным почерком. И совсем неожиданно, заканчивая чтение, натыкаюсь на неразборчивые каракули, будто Серега решил испытать возможности своей левой руки. "Аленка, я дописываю ночью, в постели. Если заметят, мне будет очень плохо, так что на почерк не обижайся. Честно говоря, здесь очень трудно, порой кажется — невыносимо, но ничего, я держусь и буду держаться, а потом станет легче. Ну все, заканчиваю. Смотри, чтобы никто, кроме тебя, не читал, а маме скажи, что я написал то же, что и всем. До свидания. Крепко целую! Твой брат Сергей". На несколько секунд мной овладевает ощущение нереальности — не чувствую себя, такой пронзительной становится боль, рвущая мир на куски. Что же там происходит, если даже мой брат, сильный и стойкий, не смог скрыть всей правды?
Я могу помочь лишь письмами. Пишу их почти каждый день: в школе, дома, в автобусе. Так проходит месяц, и, наконец, Серега сообщает радостную весть: по армейской сословной лестнице он поднялся на целую ступень — из "курка" превратился в "духа". Замена одного непонятного прозвища на другое мне мало о чем говорит, но по восторженному Серегиному письму я понимаю, что это здорово.
А настоящее событие с большой буквы происходит чуть позже. Два вечера родители о чем-то шепчутся, загадочно улыбаясь и таинственно переглядываясь друг с другом, а на следующее утро мама ошарашивает меня известием: "Завтра едем к Сереге".
Это кажется таким невероятным, что в реальность происходящего я с трудом верю даже тогда, когда таксист, содравший с нас червонец за двести метров, что мы проехали в поисках воинской части, подвозит нас к красному кирпичному зданию и когда дежурный на КПП унылым голосом просит подождать в Ленинской комнате минут двадцать. Я смотрю в узенькое окно с мутными от дождя стеклами и вижу лишь сиротливые кучки желтых листьев, тут и там разбросанных на огромном плацу. Проходит двадцать минут, еще двадцать и еще. Я успеваю изучить все стенды на стенах и нецензурные надписи на таких же, как в школе, партах, покрашенных в голубой цвет. "Серега!" — в один голос восклицают родители. Я подбегаю к окну и почему-то не сразу узнаю в бегущем к двери солдатике в не по размеру большом бушлате, залатанных ватных штанах и неимоверно крохотной пилотке своего брата. Он подбегает все ближе и ближе, я ловлю его взгляд и догадываюсь, что Серега так же, как и я, все еще до конца не верит, что сейчас, наконец, мы встретимся. Распахивается дверь, и я, как в былые времена, висну на шее брата, но вместо слов из груди вырывается странный пищащий звук, не похожий ни на смех, ни на плач.
Наша семья снова в полном составе. Мы вчетвером сидим на школьной парте, молчим. И нет ничего лучше этих первых минут встречи, когда взгляды красноречивее всяких слов, а мысли, чувства и желания каждого слиты воедино.
А потом мы, смеющиеся и немного обалдевшие от счастья, бродим по улицам Каунаса, почти не замечая ни красочных вывесок на стенах домов, ни спешащих нам навстречу людей. Мы жуем безвкусное литовское эскимо с желтой глазурью вместо шоколада и радуемся. Мама ни на минуту не выпускает из своей ладони Серегиной руки. Они все время идут рядом, сразу помолодевшая счастливая мама и раздавшийся в плечах взрослый сын, совсем мужчина. Теперь уже мы говорим взахлеб, а я, то и дело отрываясь от разговора, забегаю вперед, чтобы полюбоваться Серегой издалека: моему брату очень идет парадная десантная форма, в которую он переоделся перед увольнением.
