— А что знает о вашей торговле золотом и серебром мой брат?
— Я думаю, ему было бы неприятно узнать, что через его земли провозят левое золото и серебро. Не лучше ли оставить его в заблуждении, что те небольшие доходы, которые дают ему возможность жить, — плод обычного честного труда?
Лику задел иронический и даже немного презрительный тон Молина. Она сухо сказала:
— А за что же мне такая честь — быть посвященной в ваши махинации, от которых за десять лье несет каторгой?
— Какая там каторга! Предположим даже, возникнут затруднения с чиновниками королевской администрации, так несколько баксов все уладят. Вас же я посвятил в дела потому, что знаю: вы до тех пор будете сопротивляться, пока не выясните, для чего все это затевается. Дело обстоит очень просто. Графу Стиму нужен Аржа. Брат же ваш уступит ему свою землю лишь при условии, если тем самым будет обеспечено будущее одной из его дочерей. Вы же знаете, какой он упрямый. Он ни за что не продаст ни клочка своих родовых земель. С другой стороны, граф Жорж Стим хочет жениться на девушке из знатной дворянской семьи, и он счел этот брак выгодным.
— А если я нарушу ваши планы?
— Надеюсь, вы не хотите, чтобы вашего брата бросили в тюрьму за долги, — медленно проговорил Молин. — А много ли нужно, чтобы вся ваша семья снова погрязла в нищете, в еще более ужасной нищете, чем та, в какой вы жили прежде.
Увидев, что глаза Лики сверкают от ярости, Молин добавил вкрадчивым голосом:
— Ну зачем заставлять меня рисовать столь мрачную картину? А я-то думал, что вы совсем из другого теста, чем все эти дворянчики, которые только и умеют, что похваляться своим гербом и жить на подачки имперского двора… Преодолеть трудности можно, только борясь с ними и поступаясь в чем-то личными интересами. Иными словами — нужно действовать. Вот почему я не стал ничего скрывать от вас, я хотел, чтобы вы знали, на что следует направить свои усилия.
Теперь он попал в самую точку. Никто никогда так не разговаривал с Ликой, а ведь именно это отвечало ее характеру.
Она встрепенулась, словно от удара кнутом. Молин вытащил их из нищеты. Теперь пришла пора расплачиваться.
— Пусть будет по-вашему, господин Молин, — проговорила она беззвучным голосом. — Я выйду замуж за графа Жоржа Стима Милославского.
Глава 12
— Лика! Ваш мобиль… — начал было Молин.
— Пусть Раймон сам забирает, зло ответила она.
Погруженная в свои мысли, Лика возвращалась пешком домой по тропинкам благоухающего леса, ничего не замечая вокруг.
Николай на следовал за нею. Теперь она совсем не обращала внимания на молодого слугу. Она старалась отогнать мрачные мысли, все еще одолевавшие ее. Решение принято. Что бы ни случилось, она не отступит. Значит, надо смотреть только вперед, безжалостно отметая все, что может поколебать ее и помешать выполнению этого великолепно разработанного плана.
Неожиданно ее думы прервал голос Николая:
— Мадемуазель! Мадемуазель Лика!
Она машинально остановилась.
Обернувшись, Лика увидела, что Николай спешился и машет рукой, подзывая ее.
— Что случилось? — спросила она.
Он с таинственным видом прошептал:
— Я хочу вам что-то показать.
Слуга углубился в рощу. Лика последовала за ним. Николай шел, нагнув голову, словно искал что-то. Наконец он остановился, опустился на колени и, поднявшись, протянул Лике пригоршню душистых красных ягод.
— Первая земляника, — прошептал он, и улыбка зажгла лукавый огонек в его карих глазах.
— Не надо, Николай, это нехорошо, — тихо ответила Лика.
Но от волнения на глаза ее навернулись слезы. Николай вдруг вернул ее в чарующий мир детства с прогулками по лесу, опьяняющим ароматом боярышника, прохладой, веющей от каналов, по которым Валентин катал ее на лодке, речушками, где они с Николаем собирали каштаны.
— А помнишь, мы называли тебя повелительницей демонов? — шепотом спросил Николай.
— Глупый, — дрогнувшим голосом проговорила она. — Николай, ты не должен…
Но она сама уже, как в детстве, брала губами нежные и сладкие ягоды прямо из его протянутых ладоней. И как тогда, Николай стоял совсем рядом, но только теперь этот некогда худенький живой мальчуган с лицом, напоминающим беличью мордочку, превратился в юношу на целую голову выше нее, и в вырез расстегнутой рубашки она видела его смуглую, заросшую черными волосами грудь, вдыхала исходящий от него резкий мужской запах. Она слышала, как медленно и тяжело он дышит, и, взволнованная, не решалась поднять голову, боясь встретиться с его дерзким и жарким взглядом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Она продолжала есть землянику, поглощенная этим упоительным занятием, которое в действительности имело для нее какой-то особый смысл.
«Мой родной край, в последний раз! — говорила она себе. — Насладиться тобой в последний раз! Все самое лучшее, что делало меня счастливой; сейчас в этих руках, в загорелых руках Николая…»
Когда исчезла последняя ягодка, Лика вдруг закрыла глаза и прислонилась к стволу каштана.
— Послушай, Николай…
— Я слушаю, — ответил он на местном наречии.
Она чувствовала его горячее дыхание на своей щеке, запах вина. Он стоял совсем близко, совсем рядом и словно окутывал ее теплом своего крепкого тела. Но он не прикасался к ней, и, подняв на него глаза, она вдруг заметила, что он даже спрятал руки за спину, чтобы устоять перед соблазном схватить ее, сжать в своих объятиях. Она встретила его взгляд, страшный взгляд — в нем не было ни тени улыбки и только мольба, смысл которой нельзя было не разгадать. Никогда еще Лика не была так захвачена мужской страстью, никогда никто так ясно не давал ей понять, какие желания вызывает ее красота. Любовное томление юного пажа в Лунасити было лишь детской игрой, забавой молодого зверька, который проверяет силу своих когтей.
Сейчас все было по-иному. Сейчас это было нечто могущественное и жестокое, древнее, как мир, как земля, как гроза.
Лика испугалась. Будь она более опытной, она не смогла бы устоять перед этим призывом. От волнения у нее подкашивались ноги, но она нашла в себе силы и отпрянула от Николая, как лань при виде охотника. И то невидимое, что ждало ее, и сдерживаемая страсть Николая вызывали в ней чувство страха.
— Николай, не смотри так на меня, — пробормотала она, пытаясь придать своему голосу твердость. — Я хочу тебе сказать…
— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, — глухо прервал он ее. — Я читаю это в твоих глазах, в том, как ты сейчас вскинула голову. Ты — мадемуазель Сансе, а я — слуга… И теперь мы уже не можем даже открыто смотреть друг другу в лицо. Я должен стоять перед тобой с опущенной головой! «Будет исполнено, мадемуазель, слушаю-с, мадемуазель…» Ты глядишь на меня, не видя. Словно я бревно какое-то, ведь на собаку и то обращают больше внимания. Некоторые маркизы в своих замках заставляют лакеев мыть себя, потому что лакей — не мужчина, перед ним можно показаться и голой. Да, лакей не человек — он вещь, которая служит вам. Теперь и ты будешь обращаться со мной так же?
— Замолчи, Николй!
— Хорошо, я замолчу…
Он стиснул зубы и тяжело дышал, словно больное животное.
— Я замолчу… Но прежде я должен сказать тебе кое-что, — начал он снова.
— Мне никто не нужен, кроме тебя. Я это понял, когда ты уехала. Я тогда несколько дней ходил сам не свой. Это правда, я лентяй, бегаю за девками, мне противно возиться с землей и свицом. Я и сам не знаю, чего хочу. Раньше мое место было подле тебя. Теперь ты вернулась, и я не могу больше ждать, я должен знать — по-прежнему ли ты моя или я тебя потерял. Да, я дерзкий, бесстыжий. Но если бы ты только захотела, ты бы стала моей, вот здесь, на мху, в этой роще, в нашей роще, на земле, которая, как и раньше, принадлежит нам, только нам с тобой! — прокричал он.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ты бредишь, бедный мой Николай, — ласково сказала Лика.
— Только не жалей меня! — воскликнул Николай, и, несмотря на его загар, видно было как он побледнел.
