— Меня хотели сделать Почтмейстером, — сообщил им я.
— И что, папуля?
— Я посоветовал им засунуть горячую какашку в засифоненную промежность.
Мимо прошествовал нарядчик прохода, и все выразили своим видом должное послушание — кроме меня, кроме Буковски: я запалил сигару небрежным взмахом руки, швырнул спичку на пол и уставился в потолок, будто мне в голову приходят великие и замечательные мысли. Это была наебка; разум мой оставался совершенно пуст; хотелось только одного — полпинты «Дедушки» да шесть-семь высоких стаканов холодного пива…
Ебучая газета росла — или казалось, что росла, — и уже переехала в новый дом на Мелроуз. Я терпеть не мог туда ходить сдавать материалы, поскольку все там говнистые, такие поистине говнистые, надменные и не вполне правильные, вы меня поняли. Ничего не изменилось. История Человекозверя тянулась очень медленно. В такое же говно я вступил, впервые войдя в редакцию студенческой газеты Городского колледжа Лос-Анджелеса году в 1939-м или 40-м, — высокомерные тупицы, фу-ты ну-ты ножки гнуты, в колпачках из газетных листов, сидят пишут тухлые глупые статьи. Такие важные — уже и не люди вовсе, твоего прихода и не замечают. Газетчики всегда были отребьем породы; в уборщиках, подбирающих в сортирах за бабами тампоны из пизды, и то больше души — само собой.
Посмотрел я на этих уродов из колледжа, вышел вон, да так больше и не вернулся.
Итак. «Раскрытая Шахна». Двадцать восемь лет спустя.
Статья в кулаке. За столом Черри. Черри говорит по телефону. Очень важно. Не может разговаривать. Или же Черри не на телефоне. Что-то пишет на листке бумаги. Не может разговаривать. Всегдашняя наебка. За тридцать лет тарелка не разбилась. А Джо Хайанз бегает вокруг, вершит великие дела, носится вверх-вниз по лестницам. У него свой угол где-то наверху. Весьма комфортабельный, разумеется. И с ним еще какой-нибудь бедный засранец в задней комнате, где Джо может наблюдать, как тот на «Ай-Би-Эмке» готовит макет для печатников. Джо платит бедному засранцу тридцать пять за шестидесятичасовую неделю, причем бедный засранец радуется, носит бороду и милые душевные глаза, бедный засранец вкалывает не покладая рук над этим третьесортным убогим макетом. А по интеркому на полную громкость ревут Битлы, телефон трезвонит, Джо Хайанз, редактор, вечно УБЕГАЕТ КУДА-ТО ПО ВАЖНОМУ ДЕЛУ. Но когда на следующей неделе читаешь газету, остается непонятно, куда же он бегал. В газету это не попадает.
«Раскрытая Шахна» продолжала выходить — некоторое время. Колонки у меня получались по-прежнему хорошие, но сама газета оставалась полудурочной. Я уже нюхом чуял, как из этой пизды несет смертью…
Каждую вторую пятницу по вечерам проводились планерки. Я на нескольких покуражился. А когда узнал о результатах, вообще ходить перестал. Если газете хочется выжить, пускай живет. Я держался в стороне и только подсовывал конвертики с писаниной под дверь.
Потом Хайанз поймал меня по телефону:
— У меня идея. Собери-ка ты мне лучших поэтов и прозаиков, которых знаешь, и мы выпустим литературное приложение.
Я их ему собрал. Он напечатал. А легавые впаяли ему «непристойность».
Но я — славный парень. Я поймал его по телефону:
— Хайанз?
— Чё?
— Поскольку тебя за эту штуку арестовали, я буду писать тебе колонку бесплатно. Те десять баксов, что ты мне платишь, пусть идут в фонд защиты «Раскрытой Шахны».
— Большое спасибо, — ответил он.
Вот, пожалте — лучшего писателя Америки отхватил себе за просто так…
Потом как-то вечером мне позвонила Черри:
— Почему ты больше не ходишь к нам на планерки? Мы по тебе соскучились, ужасно.
— Что? Блядь, Черри, что ты мелешь? Ты обдолбилась?
— Нет, Хэнк, мы все тебя любим правда. Приходи на следующую.
— Я подумаю.
— Все без тебя мертво.
— А со мной смерть.
— Ты нам нужен, старик.
— Я подумаю, Черри.
Поэтому я объявился. Мысль эту мне подсказал Хайанз собственной персоной: мол, поскольку у «Раскрытой Шахны» — первая годовщина, вина, пёзд, жизни и любви будет в изобилии.
Но войдя уже готовеньким и предвкушая увидеть повсюду еблю на полу и любовь галопом, я обнаружил только этих лапочек за работой. Они, такие сутулые и унылые, сильно мне напомнили старух, что сидели и вышивали, когда я доставлял им материю, пробирался к ним наверх в старых лифтах, где полно крыс, в вонючих лифтах, которые приходится тянуть тросами вручную, им лет по сто, этим старым рукодельницам, гордым, мертвым и психованным, как вся преисподняя, и они вкалывают, вкалывают, чтобы кто-нибудь стал миллионером… в Нью-Йорке, Филадельфии, Сент-Луисе.
Но вот эти, на «Раскрытую Шахну», эти вкалывали без зарплаты, а Джо Хайанз, грубоватый и жирный, прохаживался взад-вперед, заложив руки за спину, надзирая, чтобы каждый доброволец выполнял (выполняла) свои обязанности как полагается и точно.
— Хайанз! Хайнз, грязный ты хуесос! — заорал я, войдя. — Работорговлю тут развел, ах ты, паршивый рыготный Саймон Легри![43] От легавых да от Вашингтона справедливости требуешь, а сам — поганейшая свинья! Ты Гитлер стократно, сволочь ты рабовладельческая! Пишешь о жестокостях и сам же их приумножаешь! Ты кого, к ебеням, обмануть хочешь, паскудина? Ты кем, к ебеням, себя возомнил?
К счастью для Хайанза, остальной персонал уже достаточно ко мне притерпелся: они считали, что я несу сплошные глупости, а Сам Хайанз — олицетворение Истины.
Сам Хайанз вошел и вложил мне в руку скрепкосшиватель.
— Садись, — сказал он. — Мы пытаемся увеличить тираж. Садись и цепляй вот такую зеленую листовку к каждому номеру. Мы рассылаем остаток тиража потенциальным подписчикам…
Старый добрый Любовничек Свободы Хайанз разбрасывает свое говно методами большого бизнеса. Самому себе мозги промыл.
Наконец он подошел и взял у меня сшиватель.
— Ты слишком медленно их подкалываешь.
— Еб твою мать, падла. Да повсюду шампанское должно было литься. А я вместо этого скрепки жру…
— Эй, Эдди!
Он подозвал еще одного крепостного — худощекого, проволокорукого, скуднолицего. Бедный Эдди голодал. Во имя Цели голодали все. Кроме Хайан-за и его жены: те жили в двухэтажном доме и обучали одного из своих детей в частной школе, а кроме того, в Кливленде жил старый Папуля, чуть ли не главный жмурик «Прямодушного Торговца»[44], у которого денег больше, чем всего остального.
И вот Хайанз меня выгнал, а еще выгнал одного парня с маленьким пропеллером на тюбетейке, кажется, его Симпатягой Доком Стэнли звали, а еще женщину Симпатяги Дока, и мы втроем без лишнего кипежа свалили через заднюю дверь, припивая из бутылочки дешевого винца, а нам вслед несся голос Джо Хайанза:
— И убирайтесь отсюда вон, и чтоб никто из вас сюда больше вообще никогда рыла не казал, но к тебе это не относится, Буковски!
Бедный ебилка, он знал, чем жива его газетка…
Потом грянул еще один рейд полиции. На сей раз — за то, что напечатали фотографию женской пизды. Хайанза, как обычно, перемкнуло. Ему хотелось вздуть тираж во что бы то ни стало — и в то же время прикончить газету и свалить. Тиски эти он не мог разжать нормально, и они смыкались все туже и туже. Казалось, газета интересовала только тех, кто работал за так или за тридцать пять долларов в неделю. Тем не менее Хайанзу удалось закадрить пару молоденьких доброволок, так что время прошло не напрасно.
— Бросил бы ты свою паршивую работу да перешел к нам, — предложил мне Хайанз.
— Сколько?
— Сорок пять долларов в неделю. Включая твою колонку. Еще вечерами по средам будешь развозить газету по ящикам, машина твоя, я плачу за бензин, и будешь писать по особым заданиям. С одиннадцати утра до 7:30 вечера, пятница и суббота — выходные.
— Я подумаю.
Из Кливленда приехал предок Хайанза. Мы вместе нарезались у Хайанза дома. И Хайанз, и Черри были, по-моему, очень недовольны Папулей. А тот лакал виски только так. Трава? Увольте. Я виски тоже лакал будь здоров. Мы пили всю ночь.
— Так, значит, убрать «Свободную Прессу» можно вот как: разбомбить их киоски, выгнать газетчиков с улиц, пару черепов проломить. Так мы в старину и поступали. Башли у меня есть. Могу нанять несколько громил, настоящих мерзавцев. Вот Буковски можем нанять.
— Черт бы вас побрал! — завопил младший Хайанз. — Я не желаю слышать такое дерьмо, понятно?
Папуля меня спросил:
— А тебе как моя идейка, Буковски?
— Я думаю, хорошая мысль. Передай-ка сюда бутылочку.
— Буковски — ненормальный! — вопил Джо Хайанз.
— Ты же печатаешь его колонку, — возразил Папуля.
— Он лучший писатель в Калифорнии, — ответил младший Хайанз.
