— Но ты же не зарабатываешь, а воруешь!
— Это один из способов зарабатывать, точно так же как выклянчивать милостыню, продавать пакетики с марихуаной или заниматься разными вещами со стариканами. Все это оплачивается теми же деньгами, настоящими, которые ходили по рукам, стали грязными и хорошо пахнут, как гаванские сигареты, французские духи, беговые лошади, старые бензиновые зажигалки и трусики, прежде чем их постираешь.
— Не отвлекайся, пожалуйста. Продолжай историю, которая происходит на конечной станции метро.
— Мы выходим, как обычно. W дружелюбно держит ПОД РУКУ Бен Саида, которому кажется, что это вполне безобидная мелкая шпана: сейчас он даст мальчику пять долларов, чтобы провести вдвоем полчаса, занимаясь извращенной любовью в укромном месте. Мы с М следуем за ними сзади, примерно в двадцати метрах, наблюдая за ходом операции. Припоминаю, что в коридоре, ведущем к выходу, висела афиша с рекламой нового чистящего средства фирмы Джонсон.
— Там, где девушка плавает в луже крови, в комнате с современной меблировкой, на ковре из белого нейлона?
— Да, именно. Описать положение тела? Ножи, веревки и все прочее?
— Нет. Ты это уже делала десять раз. Только надпись.
— Надпись такая: „Вчера это была драма… Сегодня достаточно щепотки диастазического средства фирмы Джонсон, и ковер как новенький“. Ниже какой-то тип намалевал фломастером: „а завтра — революция“. Когда мы поднялись на свежий воздух, было уже почти темно. Бен Саид легко позволил увлечь себя к пустырю.
— Что это за пустырь?
— Тот, что появился, когда расчистили заросли кустарника. С прошлого раза там ничего не изменилось… Нужно ли дать точное описание места?
— Разумеется!
— Это прямоугольная площадка, примерно в тридцать метров длины на двадцать ширины, обнесенная очень высоким забором, кажется, только для того, чтобы размещать на нем афиши большого формата, потому что внутри нет ничего, что представляло бы хоть какую-то ценность. Туда можно проникнуть лишь через одну дверь, очень маленькую и такую низкую, что приходится сгибаться, чтобы пройти. Ее очень трудно обнаружить тому, кто о ней не знает, так как она в точности соответствует изображению двери на фото-афише, которую я опишу немного позже, если у меня будет время. Это рекламный плакат на тонкой пленке, способный выдерживать непогоду в течение нескольких месяцев, и я всегда видела его там. Поскольку выглядит совершенно невероятным, чтобы афишу случайно наклеили с такой точностью или даже предприняли особые усилия, дабы совместить с отверстием, существовавшим прежде, приходится предположить, что кто-то (например, М, которому я никогда не доверяла или же Бен Саид — почему бы и нет?) проделал вход при помощи пилы после ее появления. Как бы то ни было, людям и в голову не приходит, что дверь, изображенная на пленке, может в самом деле открываться, а для тех, кто знает, это очень удобно, потому что не составляет никакого труда ее найти, даже если немного ошибешься с дозой.
Внутри почти нет растительности: земля выложена булыжником, наподобие улиц в древние времена, если верить рассказам. Создается впечатление, будто находишься во дворе или же на маленькой площади старого города, которая располагалась в этих местах, а затем исчезла. Впрочем, весь квартал стоит в руинах, тянущихся на многие километры вдаль, однако это, напротив, развалины современных домов, построенных на живую нитку, вот и все. В большинстве из них еще живут люди. У маленькой потайной двери есть ключ, очень похожий на ключ от настоящей двери. Его храню я, потому что сама нашла… Нет, я не прячу его под съемной доской в моей комнате, а всегда кладу, приходя домой, на мраморный столик у входа, рядом с медным подсвечником и нераспечатанным письмом — оно было положено в почтовый ящик по ошибке, и мне нужно было отдать его почтальону уж не знаю сколько времени назад.
Но возвращаюсь к пустырю: он завален разнообразным хламом, расположение которого я опишу позднее, лежащим среди высокой травы, пробившейся между щелями булыжного покрытия. Некоторые из вещей отличаются столь внушительными размерами, что их должны были стащить сюда до появления забора — например, широкую медную двуспальную кровать с еще сохранившейся металлической сеткой и распоротым матрасом, откуда лезет клочьями заплесневелый конский волос. То же самое относится к белому Бьюику новой модели — в приличном состоянии, если не считать, что у него отсутствуют колеса и мотор; наконец — и в особенности — к железной четырехэтажной лестнице, поставленной вертикально в одном из углов: это одна из тех скелетообразных внешних конструкций, которыми снабжались городские дома в начале века для спасения жителей в случае пожара. Если же вникнуть как следует, кровать вполне могли разобрать, а затем, пройдя с ней через маленькую дверь, собрать заново. Что до гигантской лестницы, то здесь нужен был огромный грузовик с подъемным краном, чтобы перевезти ее целиком: в любом случае ее тоже можно было доставить после возведения забора. И тот же самый подъемный кран пригодился и для автомобиля, который — безотносительно к двери — не мог въехать сюда сам, ибо неспособен к передвижению.
Относительно других вещей, рассеянных по пустырю, подобные проблемы не возникают; я назову их, как придется: велосипед, складной гладильный стол, расчлененное обнаженное женское тело из розовой пластмассы, в натуральную величину и с рыжим париком на голове, попавшее сюда, вероятно, из витрины популярного магазина, три прожектора с литыми ножками, множество телевизоров и других более мелких предметов, часто не поддающихся идентификации.
Но я возвращаюсь к W, который в этот самый момент подходит сюда вместе с Бен Саидом; оба крадутся в полутьме вдоль пестрых афиш, украшающих забор. Но когда подросток, уже стоя возле потайной двери, поворачивает голову, желая убедиться, что на улице в самом деле никого нет, топот бегущих ног, раздавшийся совсем близко, заставляет его отказаться от своего намерения: несколько человек, чьи стремительные шаги гулко отдаются в безмолвии этого мертвого квартала похоже, устремляются именно сюда — и вот уже испуганная до полусмерти пара выскакивает из-за угла следующего строения (здесь они тех же размеров, что и везде, однако большей частью являют собой развалины, бараки, заброшенные стройки, глухие стены, и лишь изредка на фоне этого пейзажа возникают двух- или трехэтажные дома).
W остерегается привлечь внимание незнакомцев к входу на пустырь, тем более что справа и слева слышатся другие шаги. Впрочем, он вообще предпочел бы остаться незамеченным, а потому бесшумно прислоняется к большой фотографии на пленке. Бен Саид, стоящий рядом, делает то же самое. Они наблюдают за сценой, которая внезапно освещается: на четырех углах этого отрезка улицы зажигаются фонари. Возможно, так и должно было произойти в этот час; однако, по причинам, неведомым для зрителей, все прочие фонари остаются погашенными.
Испуганная пара не только не успокаивается при неожиданном появлении света, но, похоже, приходит в еще большее смятение. Это молодой человек и совсем юная девушка, одетые столь элегантно, будто только что вышли из театра или покинули светский раут: девушка в длинном белом платье, юноша в строгом черном костюме. Как оказались они в этом заброшенном квартале? Сломалась машина? Или же угонщики высадили их? Они пробегают еще несколько метров, но явно колеблясь, словно не зная, на что решиться — юноша чуть впереди, стараясь увлечь за собой подругу, которая обернулась, чтобы посмотреть назад. Оба не произносят ни слова. На их лицах застыло выражение ужаса; они чувствуют, что попали в ловушку, но не понимают, откуда исходит самая страшная опасность и вскоре застывают на месте.
Более тяжелые шаги их преследователей тоже стихли, видимо, в непосредственной близости отсюда, хотя с одной стороны еще никто не показывается. Застыв посреди мостовой, молодые люди смотрят попеременно на оба перекрестка, расположенные на равном расстоянии от них: тот, от которого бежали, и тот, к которому только что направлялись. Иными словами, они находится теперь напротив места, где Бен Саид и W прячутся у афиши, настолько вжавшись в нее, что становятся похожими на фотографическое изображение. г Тогда в одном из углов сцены, вынырнув из-за угла ангара, появляется какой-то человек; он делает три медленных шага и, не таясь, встает под фонарем. Напротив, из-за угла забора появляется второй и тем же манером занимает пост под другим фонарем. А затем из двух углов второго перекрестка возникают два других человека. Все четверо одинаково одеты в нечто вроде спортивного комбинезона сероватого оттенка; головного убора нет; светлые волосы подстрижены ежиком; верхняя часть лица закрыта черной полумаской. При появлении нового персонажа молодой человек поворачивается к очередной угрозе, о которой предупреждает стук резиновых подошв, сменившийся теперь полной тишиной. Все так же спокойно каждый из четверых мужчин достает из-за пазухи комбинезона скрытый на груди в мягких складках пистолет крупного калибра, к которому тут же начинает привинчивать глушитель, действуя неспешно и аккуратно. Оружие, приобретшее еще более внушительный вид благодаря толстому цилиндру, удлиняющему дуло по меньшей мере на десять сантиметров, тут же направляется в центр сцены.
