Прямо со всей чертовой тушью, подводкой, со всей этой красотой на лице. Взахлеб, так, что, конечно, не осталось ни единого шанса на сердце Гамова, кто влюбится в девчонку, у которой по щекам бегут черные слезы.
Но Гамов, чертов Гамов почему-то понял, наклонился – и обнял меня, изо всех сил прижал к себе, загородил руками от мира, защищая и не делая попыток успокоить. Не делая попыток съязвить, сказать, что это не его дело, или начать задавать дурацкие вопросы.
Я рыдала очень долго, до сладкого изнеможения, пока не наступил такой момент, когда плакать больше не хотелось, и я просто остановилась, пришла в себя. Под ладонями и везде был теплый, горячий Гамов, нос забавно скользил по его шее. Сильный, большой, сладкий Гамов.
Воспоминание о звонке обожгло стыдом, и я наконец отстранилась, но не отпустила его. Просто положила ладони на грудь и снизу вверх заглянула в глаза. Как два озера, утонешь, если не перестать смотреть. Сосредоточенный, порывистый, озабоченный.
– Что с ним?
Я замотала головой, отгоняя наваждение, отстраняясь еще на шаг. Взяла себя в руки. Подумаешь, рыдала только что у него на груди. Дышала в шею.
– Что с ним, Лив?
Настойчивый и мягкий одновременно, Гамов положил ладонь мне на щеку и стер большим пальцем остатки слез. Я растерянно хлопнула мокрыми, чуть прилипающими друг к другу ресницами, удивилась интимности жеста, вся задрожала и опять потерялась в его взгляде. Потом мотнула головой в последний раз и сделала резкий шаг назад.
– Инфаркт. Мне надо ехать.
Развернувшись к столу, я поняла, что совсем не понимаю концепта слова «ехать». Наверное, для начала нужно было взять сумку, потом дойти до шкафа и вытащить оттуда шубу, потом мчаться в аэропорт. Такой порядок действий верен? Я сглотнула и судорожно оперлась на стол. Комната плыла перед глазами, и сил хватало только на то, чтобы стоять и смотреть на стену, раз за разом вдыхая и пытаясь не разучиться это делать.
Гамов развернул меня за плечи:
– Он жив?
– Д-да.
– Просил быть?
– Д-да.
– Сам звонил?
Я недовольно дернула рукой. Пристал, в самом деле. Не дает девушке спокойно умереть в собственном кабинете. Почти что в бою.
– Лив! – Гамов сделал большие глаза, рисуя, по всей видимости, жест с меня.
– Макс! – передразнила я.
– Отвечай.
Только позавидовать его терпению. Давно бы себя убила на его месте и ушла. Чего еще я могла добиваться? Одиночества, полного, беспросветного одиночества, момента, когда ты говоришь себе, что это дно. Что ты на дне, а вокруг никого. И никого никогда не будет. Что ты живешь в одиночку и дохнешь тоже в одиночку. Что шанс есть только у тех, кто не научился жить один. Кто не самодостаточен. Именно он, вполне возможно, сдохнет не в одиночку, а окруженный себе подобными, льющими слезы над конечностью своего существования. Но разве это важно для умирающего? Он видит слезы, он чувствует эмпатию, и на один долбаный миг ему становится не так страшно.
Но когда ты понимаешь, что один, а вокруг – пустота, откуда-то всегда берутся силы идти дальше. Наверное, просто не хочется сдохнуть прямо сейчас.
Я подняла глаза. Гамов никуда не делся, но узор из прозрачных нитей, плотно окутывавший нас еще несколько мгновений назад, испарился, растаял в воздухе. Живешь в одиночку, Лив, и дохнешь так же.
– Звонил не он.
Я перегнулась через стол, схватила сумку, сетуя на себя за допущенную слабость, потом прямо по бумагам рванула к шкафу.
– Звонила его ассистентка. Сказала, что у него инфаркт, выслала адрес больницы, на тот случай, если я захочу приехать. Знаешь, Макс, я отлично с ней поговорила. Даже виду не подала, что волнуюсь.
Шуба легко легла на плечи. В последней фразе что-то было не так, но раздумывать не приходилось.
– Хорошо, что наличка есть, – к чему-то сказал Гамов и, схватив пальто, потащил меня за руку по коридору.
Только садясь в машину, я вспомнила, что английский паспорт преспокойно лежит дома.
– Черт, Максим, надо на Чистые. Интересно, если я прямо сейчас закажу такси, через сколько приедут?
За лобовым стеклом сказочно светили фонари, шел крупный, хлопьями, снег, невысокие домики подмигивали, манили теплом и нереальностью происходящего. На один миг мне отчаянно, невыносимо захотелось оказаться в придуманном мире, где с демиургом в джинсах за двести баксов никогда ничего не случается, где он получает все, что захочет, стоит только протянуть руку, где любовь и друзей можно заиметь просто так. Подойдя познакомиться. Или выбрав подходящую модель друга на страницах шикарного каталога. А потом точно, на века, до кожаного переплета. Не предаст и не отступится. И ты об этом знаешь, а еще вы оба живете вечно. Потому что концовки вам никто не прописал, а деконструкторы – да в гробу я видала этих деконструкторов.
Где-то далеко и в то же время невыносимо близко щелкнул застежкой ремень, и меня вдавило в кресло. Гамов, дурацкий Гамов забеспокоился и пристегнул собственноручно.
– Вот что, Лив. Я веду. А ты ищи быстро-быстро ближайший рейс до Лондона.
Я зачарованно кивнула.
– Слышишь меня? Достала айфон, быстро, зашла на «Энивей Энидей» и ищешь. Прямо сейчас.
– Максим, у меня паспорта нет, – отозвалась я, все еще околдованная идеей.
– Едем к тебе, потом в аэропорт. Думаешь, почему про наличку сказал?
Не глядя на меня, Гамов вжал в пол педаль газа, и мы рванули с места, как укушенный за хвост дракон. До дома донеслись за минуту.
– Одна нога здесь, другая там.
Я послушно кивнула, выбралась из машины, и тут порыв морозного ветра как будто толкнул меня в грудь: «Девочка, папа умирает». Я тряхнула волосами и помчалась наверх, перепрыгивая ступеньки; едва сумела открыть квартиру, впопыхах что-то разбила, но все-таки достигла пункта назначения: большого трюмо с документами. Диплом, право собственности, свидетельство о смерти (тут когтистая схватила меня за сердце, неужели не успею, неужели, как к бабуле, не успею?), вот же он, уродливый синий документ. Бегом вниз.
В машину я вломилась почти силком, запрыгнула внутрь, сразу пристегиваясь.
– Проверил. Ближайший в двадцать один сорок из Домодедова.
Я повернулась к нему, невероятно расстроенная, чувствуя, как сердце падает вниз:
– Не успеть.
– Лив, – Гамов робко улыбнулся. – Говорю же, хорошо, что есть наличка.
С этими словами мы стартовали еще быстрее, чем в прошлый раз, и через невероятно короткое время летели по полупустой Москве на скорости сто двадцать.
– Убьемся же, – протянула я.
Гамов только хмыкнул в ответ, и я впервые обратила внимание на то, что он не снял перчатки, да и руль держит как-то странно.
Мы резко повернули направо – так, что шины завизжали, и машину слегка крутануло.
– Не успеем.
– Кстати. – Гамов все так же сосредоточенно смотрел на дорогу. – Айфон. В правом кармане джинсов.
Я собралась покраснеть, как малинов цвет, но тут мы с размаху затормозили перед взявшейся из ниоткуда вереницей машин, и он вытащил телефон сам. После чего, не успела я ахнуть, развернулся через две сплошные и был таков.
– Что делать-то?
– Код – семь пять пять шесть. В телефонной книжке находишь Макса.
Я послушно разблокировала тяжелый аппарат. Глаза резануло: на экране, конечно, была красавица Рита, обнимающая Гамова за шею.
– Набрала? – нетерпеливо спросил он, петляя неизвестными мне дорогами и переулками. – Ставь на громкую связь.
Я так и сделала. Потянулись длинные гудки, потом трубку сняли.
– Ма-а-а-акс, – раздался из динамика приятный мужской голос. – Какими судьбами?
– Тезка, слушай. – Мы снова уперлись в пробку, и Гамов дал задний ход на какой-то невероятной скорости. – Такое дело. Нужно в двадцать один сорок улететь в Лондон. У подруги инфаркт у отца. Мы едем, но боимся не успеть, даже если купим билеты и зарегистрируемся.
– Хотел новую книжку попросить вне очереди, но, похоже, неуместно. Так, слушай, перезвоню через минуту.
Вызов оборвался. Я ошарашенно смотрела на Гамова, который все так же спокойно вел на невероятной скорости машину.
– Тебя прав лишат. Камеры везде.
Мобильник ожил. Я провела пальцем по экрану и поняла, что руки дрожат.
– Ма-а-акс, а с чего ты вообще взял, что на пятничный рейс Москва – Лондон есть билеты?
– Тезка? – коротко отозвался Гамов.
– Пришлось ссадить двух особенно наглых туристов. Улетят на следующем. Диктуй мне имена, быстро, пока не раздумал.
Гамов выразительно кашлянул, и я засуетилась, вытаскивая паспорт из сумки.
– Здравствуйте. Оливия Розен, гражданка Соединенного Королевства.
На том конце присвистнули.
– Розен? Ладно, молчу, простите. Как пишется?
– Розен, – обреченно кивнула я.
– Значит, как слышится, так и пишется… А непростые у тебя подруги, Макс. Оливия, извините, даст бог, батюшка поправится.
Я снова кивнула – на этот раз в знак благодарности.
– Так, замечательно. Твое имя, Максим, я знаю наизусть. Приедете в Домик – встретят в лучшем виде. Будет девочка дежурить на входе, сейчас ее номер скину эсэмэской.
