– Розен-Гамова. – Я протянула руку, и незнакомец, поцеловав тыльную сторону ладони, произнес:
– Деметрио.
На мой вкус, звучало слишком по-гречески. Но тут вернулся Макс, выразительно посмотрел на незваного собеседника и собственнически обнял меня за плечи. Плечи в очередной раз были голые и от прикосновения едва не отвалились.
– Минутку, – попросил Макс и бесцеремонно куда-то меня повлек.
Я повернула голову и обворожительно улыбнулась Деметрио, печально уставившемуся в бокал. Деметрио просиял.
– Макс, – раздраженно начала я, но тот вдруг притянул меня к себе и, кажется, поцеловал. Я не была уверена поначалу, потом совсем уж перестала осознавать, потом, поняв, что эти несколько мгновений и были всем, что у меня когда-либо будет, решительно уперлась руками в его грудь.
– Это – что – такое – происходит?
Он не ответил, просто посмотрел на меня затравленно.
Моим внутренним конденсаторам – как хорошо, что они наконец-то встали на свое законное место – хватило толку не поднимать скандала немедленно. Они велели улыбнуться и провести рукой по волосам Макса. В конце концов, вокруг были люди.
– Я не устраиваю сцены сейчас, Максим. Но, поверь мне, она будет завтра. И завтра она будет такой, что ты пожалеешь, что родился на свет. Думаешь, спал на диване в одной комнате со мной – и теперь все можно?
– Время… истекает.
Я замерла, пораженная, и тут из динамиков, изящно разбросанных по лужайке, словно в подтверждение слов Макса и издевку надо мной, понеслись Muse, «Time Is Running Out»[9].
– Танец? – спросила я, просто чтобы спросить.
Макс кивнул и, светски улыбаясь, произнес:
– Мне тут звонила Арлинова. – Подхватил, закружил, унес в вихре телодвижений. – Спрашивала, что случилось со стимпанком.
Только этого не хватало. Хотя, с другой стороны, работа? Может быть, мне просто нужна работа?
Глядя на Макса, впрочем, хотелось писать роман про бесстрашного деконструктора реальностей, всегда работавшего в одиночку и так ни на ком и не женившегося.
Тоже дело ведь. Первый роман помог мне пережить совсем невыносимое время: ни друзей, ни парня, ни денег, к которым я привыкла.
– Слушай, Макс, а ты когда-нибудь сталкивался с тем, что говоришь на родном языке, все прекрасно, но не понимаешь половины того, что тебе сказали?
– Да нет, – он нахмурился. – Стоп. Поэтому твои «Мальчики» таким слогом написаны?
Чертова профессия. Обо всем догадался в мгновение ока.
– Перестань звать роман «Мальчиками». – Я надменно поджала губы. – Что там Арлинова и что там со стимпанком?
Макс излишне сильно закрутил меня в танце. Хотелось брякнуть что-нибудь про кольцевую композицию, но я не стала.
– Вроде все в порядке. Расспрашивала, нормально ли прошло закрытие.
– В сорок пятый раз?
– Если так подумать, то в сто сорок пятый. Голос был тревожный, дальше не знаю. Наверное, из-за Степы волнуется. Книжка-то популярная.
– И поэтому ее надо было деконструировать, – не выдержала я.
Макс глянул на меня как-то странно – и музыка наконец-то кончилась.
Подходила к логическому завершению и вечеринка. Я с трудом продралась через толпу золотой молодежи, оставив Макса где-то позади, поднялась в нашу комнату, переоделась в джинсы и кардиган, собрала вещи.
Зазвенел мелодией телефон. Я недовольно провела пальцем по экрану. Послушала секунд пятнадцать – и села на диван с кружащейся головой.
В комнату вошел задерганный Макс. Посмотрел на меня и остановился почти на пороге.
– Москва? – спросил он, явно ожидая утвердительного ответа.
– Лондон, – выплюнула я.
– Расскажешь?
– Что рассказывать-то. – Я откинулась на спинку дивана. – Папаша решил, по всей видимости, наладить отношения. Или что-то сделать. Или поиздеваться.
Внезапно для самой себя я вскочила на ноги и забегала по комнате. Путаница с чертовым определением слова «дом», а теперь это. Это. Это!
Наткнувшись на взгляд Макса, шальной и веселый, я, недолго думая (а что, конденсаторы щелкают себе и щелкают), вылетела из комнаты, чуть не сбив с ног поднимавшуюся к нам Марию. Извинилась и полетела дальше.
Укромное место нашлось только в животе неосвещенного «Роллс-Ройса», на котором нас должны были везти обратно в аэропорт.
«Простая сделка, Оливия, – сказал отец. – С утра туда, полтора дня изображаете из себя влюбленную парочку, в воскресенье ночью – в Москву. На моем джете. Проси все, что хочешь». Я легкомысленно прокаркала в ответ, что хочу Гамова, но тут даже великий Розен бессилен. Легкомыслие – приятная штука. Никто же в здравом уме не станет бросать на ветер таких фраз про человека, которого действительно хочет. Себе, в свое распоряжение. Навсегда. И чтобы никаких гвоздей. Отец, та еще скотина, прочитал мою двойную игру, позвал Макса, Макс согласился… Ну мы и имели то, что имели. Поцелуй, десяток целомудренных прикосновений, чемоданы «Louis Vuitton», кучу дорогого шмотья – и один последний рейс в качестве безумно влюбленной супружеской пары с разницей в десяток лет.
Передняя дверь распахнулась, это был водитель. Я улыбнулась ему, дрожа внутри. Макс в комнате, последний мною виденный Макс, не встречался мне прежде. Судя по шальному взгляду, он собирался взять меня в охапку – и плевал он на Риту и ее беременность. Зачем, идиотская идиотка, только спрашивала сотню раз. И уж понятно, ему дела не было до того, что предпринял отец. А тот взял – и открыл на мое имя счет. Черт подери, ведь не прикопаешься. И не закроешь. Звонил мне в столь поздний час с тремя тысячами извинений управляющий, который хотел немедленно меня видеть. «Разумеется, госпожа Розен, я все понимаю, но наш московский филиал будет ждать вас для приватной встречи, о, это такая честь для нас, госпожа Розен».
Я скривилась от негодования. Подумать только, счет на…
– У нее истерическая беременность, – сказал Макс как ни в чем не бывало, садясь в машину.
– Поздравляю, – бросила я. – А у меня счет на десять миллионов, да еще под проценты. Какие там проценты, слезы одни, но с десяти миллионов фунтов даже в швейцарском банке натекают деньги. Нормальные такие.
Макс глянул на меня затравленно.
Опять. Какие новости.
– Она мне звонила.
– Чудесно. – Я раздраженно уставилась на гостеприимный дом, перед которым собиралось семейство Лопесов. Выходить ведь придется.
Он вдруг дернул меня за плечо, и я удивленно на него уставилась. Страшные глаза, злые, отчаявшиеся. Я даже отшатнулась, тут же, на лету, подхватывая затрясшееся сознание.
– Ты вообще чувствовать можешь? Или только фаталистичные комиксы читать, а потом их цитировать?
– Максим, успокойся. – Я начала раздражаться. – Я бы тоже в истерику впала, если б мой муж укатил черт знает куда на выходные.
И он вдруг расхохотался, а я испугалась по-настоящему и стала трясти его за плечи.
– Поймал, ты подумай. Поймал…
Не отпуская Максова локтя, я набила в телефоне «истерическая беременность» и вдруг поняла, что мне нечем дышать. Воздух кончился, я согнулась пополам, и тяжелая пустота застучала у меня в висках.
Какая, оказывается, штука. У меня на счету десять миллионов фунтов, можно хоть «Ламборгини» покупать, хоть летать на выходные бизнес-классом к Эйдану (что я и собиралась провернуть прямо в ближайшее время), а Рита – очень вовремя – не беременна.
– Мы в реальности или лежим в психушке, а, Гамов? – Мне наконец удалось продышаться.
– Кто-то получает все, а кто-то – ничего, – отозвался он невпопад.
Глава 23
Графики и отчеты, написанные корявым почерком, вызывали немедленное желание повеситься. Я ползала над ними, по ним и даже под ними уже битых два дня, но так и не смогла найти ничего крамольного. Ни единой причины.
– Она хотела даже повеситься, но институт, экзамены, сессия, – уронил Гера, отвлекаясь от компьютера.
Я застыла, глядя на него непонимающе.
– Оливин, ты последний час периодически выкрикиваешь: «Повеситься можно!» – а потом снова утыкаешься в архивные бумаги.
– И что это было? Цитата? – Я провела рукой по волосам.
– Ах, вот что… Как я мог забыть. Пока наша золотая молодежь тусовалась в Лондоне, была такая группа, «Сплин», и был у них такой альбом. «Гранатовый». – Гера мечтательно закатил глаза. – И все ходили и пели. А еще, знаешь, «Дай, Джим, на счастье лапу мне».
– Это же Есенин. – Я старательно искривила правую бровь.
Гера задумался и вдруг посерьезнел:
– Точно, Есенин. Просто в песне так говорится.
– Замечательно. – Я кивнула и вернулась к бумагам.
– Скажи, а ты ко мне насовсем переехала?
– А я тебе мешаю?
– Нет, просто любопытно, у вас с Максом кабинет-то на двоих рассчитан. А у меня – сама понимаешь.
Руки мгновенно похолодели, и я выругалась про себя.
– Ты же знаешь, Оливин, я не дурак. Мне катастрофически не хватает информации, но ты звонила дважды, а потом не написала в ответ. Оставил я вас вдвоем. С утра в понедельник – ты на месте, вздернутая из-за пятнадцати литров кофе, Гамова нет, и ты такая внезапно говоришь: «Вот что, Гера, дай-ка я документы перетащу к тебе, думать проще».
