ордена на территорию Калифорнии, а саму территорию вместе с тамошним населением включить в состав Российской империи. Как потом выяснилось, в Сан-Франциско он вёл активные переговоры с испанскими офицерами, монахами-францисканцами, владельцами поместий, знакомился с вождями индейских племён и намеревался использовать к выгодам России обстановку, сложившуюся в Калифорнии в первой четверти XIX века.
Революции в Испании и Мексике сделали Калифорнию фактически независимой, но лишили бывшие испанские колонии прежних субсидий от метрополии. «Нетрудно было, — вспоминал Завалишин, — доказать им всю неосновательность надежд и заставить также понять и сознаться, что им предстоит одна будущность — сделаться добычей Англии или Соединённых Штатов, и вероятнее всего — последних; а надобно сказать, что они боялись этого пуще всего. Американцы, в их глазах, были еретики, да и образцы граждан Соединённых Штатов, которых им приходилось знать, — авантюристы и мелкие торгаши, — мало рекомендовали нацию. Кроме того, доходили слухи, что Соединённые Штаты ни в Луизиане, ни во Флориде, которая недавно была недобросовестно отнята у Испании, не признали прежних прав на поземельное владение. Чтоб избавиться от грозящей опасности и выйти в то же время из своего бедственного положения, почти единственное средство, как они сами видели, состояло в том, чтобы соединиться с Россией»90.
Во время бесед он обещал католическим монахам веротерпимость (в России проживало несколько миллионов католиков), военным — зачисление на службу (в России со времён Ивана Грозного служило немало иностранцев), землевладельцам — сохранение прав на землю; наконец, всей Калифорнии — экономические выгоды от торговли с Российской империей. Для России же обладание Западным побережьем Америки с его незамерзающими гаванями, прекрасным климатом, благодатной почвой, добычей золота, незадолго до того открытого в Калифорнии, — «ключ ко владычеству Великим океаном: подчинение Калифорнии России принесло бы с собою обоюдные значительные выгоды».
Свой чрезвычайно смелый проект Завалишин изложил в письме императору. Именно в это время Россия вела переговоры с Британией и США о границах владений в Северной Америке, так что проект Завалишина привлёк внимание императора, и он затребовал офицера в Петербург.
О письме Завалишина на «Крейсере» не знали, и его вызов в столицу вызвал переполох. Ещё бы — по распоряжению самого государя из кругосветки отозвали... мичмана. На фрегате выдвигали разные предположения: если бы Завалишина в чём заподозрили, то отправили бы под присмотром, но он не был арестован и ехал один. Спрошенный напрямую, он смутился, что на него было совсем не похоже, и ответил, что, возможно, речь идёт о новом назначении. Даже Нахимов, живший с ним в одной каюте, об истинной причине вызова не знал и лишь коротко сообщил о происшедшем в письме Рейнеке.
Капитан Лазарев в сопроводительных документах поспешил дать своему подчинённому самую лестную характеристику. «Пользуясь сим случаем, — писал он в рапорте А. Моллеру, — я обязанностью себе поставляю рекомендовать г. Завалишина, как весьма исполнительного и ревностного к службе офицера, и с сим вместе довести до сведения в[ашего]. пр[евосходительст]ва, что в продолжение более нежели двухлетнего его служения под моим начальством он как благородным поведением своим, так и усердным исполнением всех возложенных на него обязанностей приобрёл право на совершенную мою признательность»91. Знал бы капитан, какую характеристику впоследствии даст ему — и не только ему — Завалишин!
Свой путь в столицу через Сибирь Завалишин подробно описал в мемуарах, там же объяснил, почему не состоялось его свидание с императором — помешало петербургское наводнение 1824 года. Спустя некоторое время государь передал проект Завалишина Аракчееву, которому тот и изложил свои предложения.
К тому времени Россия уже подписала (в апреле 1824 года) конвенцию с США «о дружеских связях, торговле, мореплавании и рыбной ловле». Граница фиксировалась по северной широте 54° 40’, при этом рыбная ловля и плавание открывались для судов обеих стран на десять лет. Границей с Британией по конвенции 1825 года служили Скалистые горы.
Совсем не такого результата ожидал Завалишин. «Конвенции эти, — вспоминал он, — предоставляли все выгоды иностранцам, всю же тяжесть содержания колоний оставляли на Р[оссийско]-Американской] компании. Я написал резкую критику на эти конвенции, разбирая их пункт за пунктом и доказывая невыгоду для России... И так как первая конвенция, т. е. с Соединёнными Штатами, была заключена при содействии бывшего нашего посла, тайного советника Полетики, то я и начал свою критику так: “На днях появилось самое уродливое произведение русской политики”»92.
Что же касается самого Завалишина, то было рекомендовано принять его на службу в Российско-Американскую компанию, однако в колонии не отпускать — дабы не вовлечь «Россию в столкновение с Англиею или Соединёнными Штатами».
Тогда же Завалишин знакомится с Рылеевым. На первых порах они симпатизируют друг другу, часто и охотно встречаются, обсуждают планы по Русской Америке, затем переходят к планам восстания. Одновременно Завалишин ведёт осторожные разговоры среди офицеров и готовит их в члены своего «Ордена восстановления».
Лейтенант Арбузов показал на следствии, что Завалишин «в преступных разговорах» хвалил Анненкова, о Куприянове говорил и вовсе «как о человеке, им уже приуготовленном». Правда, сам Завалишин во время допросов от этих слов отказался, чтобы, как он объяснял впоследствии, уберечь друзей от ареста. Да и отношения его с Рылеевым, мягко говоря, не сложились. Рылеев на следствии показал, что ни в одно общество Завалишин принят не был, членов же своего таинственного «Ордена» только готовил к вступлению.
Трудно представить, чтобы такой деятельный и целеустремлённый человек, каким был Дмитрий Иринархович, не попытался привлечь в «Орден восстановления» Нахимова. Они ведь не только жили в одной каюте, но были вместе и на берегу. Вот что писал об этом Завалишин: «Нахимов стал неразлучным моим товарищем, сопровождавшим меня повсюду. Так как он не знал иностранных языков, то всегда старался участвовать в моих поездках. Я брал его с собою и в Лондон, и в разъездах моих на острове Тенерифе, в Бразилии, в Австралии, в Калифорнии и пр., так что его прозвали наконец моею тенью»93. Ко всем оценкам Завалишина, как мы уже говорили, следует относиться критически, но на неразлучность двух офицеров указывали многие их сослуживцы. Можно предположить, что Завалишин обсуждал с Нахимовым и злоупотребления чиновников Кронштадта, и состояние флота, и жестокость капитана Лазарева, позаимствовавшего из английского флота суровую систему наказаний, и недостатки в стране, и необходимость революции, и, конечно, свои планы на Калифорнию. Говорили о многом, взгляды Завалишина Нахимов хорошо знал. Но разделял ли его убеждения?
Завалишин не уставал повторять, что полностью открываться нужно только людям «свободного образа мыслей». Как показало
