— О Ахилл! — все еще со слезами на глазах произнес он. — Как я благодарен тебе за то, что ты поведал мне о невольном кощунстве, кое мы совершили! Я сделаю все, чтобы попытаться загладить свою вину перед богами! Тебе же боги воздадут должное за твою заботу об их девственных жрицах!
Ах, все более смущался Ахилл, краска густо заливала его лицо.
А на щеках Агамемнона вдруг высохли слезы, и он, словно это лишь только сейчас пришло ему в голову, сказал:
— Однако ответь мне, Ахилл, — ты в самом деле уверен, что она жрица Аполлона? Я нисколько не сомневаюсь в твоей правдивости, но в заблуждение, как известно, впадают порой даже олимпийские боги. Не могла ли она ввести и тебя в заблуждение, назвавшись жрицей, а на самом деле не являясь таковой?
Ахилл молчал
— Впрочем, — внезапно спохватился Агамемнон, — это легко проверить! Жрицы Аполлона девственны, бог ни за что не допустил бы посягательств на их невинность. Пускай же мои рабыни осмотрят ее, и, если они подтвердят, что она осталась невинной, стало быть, ты не обманулся — жрица она!
— Не смей этого делать! — воскликнул Ахилл.
— Да, — проговорил царь, — я вижу, ты и сам уже сомневаешься в этом... Но — хорошо, хорошо, Ахилл! Мы не станем ничего такого делать, раз ты этого не желаешь. Видишь — я готов на все, чтобы только лишний раз не гневить тебя.
— В таком случае отдай мне Брисеиду, — потребовал Ахилл.
— Как ты можешь такое говорить? — с сожалением отозвался Агамемнон. — Неужели ты не понял еще?! Будь она жрицей или будь рабыней — она в любом случае не сможет стать твоей!
Посуди сам! Если она жрица — то она принадлежит ни тебе, ни Акториду, ни мне, а лишь богу Аполлону, и тогда, чтобы он не гневался, я должен отправить ее в Микены; у нас там два храма, посвященных Аполлону, пусть она служит ему в одном из них.
Ну а если она рабыня — то и в этом случае должна быть отправлена в Микены, только уже к моему несчастному племяннику Акториду, коему она принадлежит, и я, чтя волю богов, должен способствовать ее скорейшему возвращению к нему.
Нет, Ахилл, ты, я полагаю, не подумал, когда потребовал: "Верни мне ее". Едва ли ты действительно желаешь, чтобы я нарушил волю богов.
Ахилл стоял мрачнее тучи и не знал, что ответить на эти слова царя. Наконец спросил грозно:
— Так что же, ты не отдашь мне Брисеиду?.. — и не по себе стало всем, кто видел его в этот миг.
Агамемнон явно тоже в этот миг почувствовал себя зыбко, ибо поспешил ответить:
— О нет-нет, Ахилл, я этого, — слышали боги! — вовсе не сказал! Но и ты должен кое-что предпринять, чтобы, если я отдам ее тебе, оправдать меня перед богами. Готов ли ты мне в этом помочь?
На лице Ахилла отобразилось недоумение.
Агамемнон с готовностью стал ему объяснять.
Все, мол, очень просто, милый Ахилл! Предположим, она рабыня, по праву принадлежащая Акториду. Но тот же Акторид может добровольно передать ее Ахиллу в дар, если узнает, что доблестный Ахилл нанес огромный урон высокомерной Трое. Он сам, царь царей Агамемнон, подвигнет на то своего племянника (как он подвигнет на что-либо этого онемевшего, с отшибленными мозгами, умеющего лишь ветры пускать племянника, наш царь, правда, умолчал).
Ну а коли Акторид ее подарит — значит, и богам нечего гневаться: по праву будет владеть ею Ахилл.
Теперь — если она все-таки действительно жрица великого Аполлона... Но и в этом случае ты, милый Ахилл, должен как следует проучить троянцев. Твои победы над ними будут означать, что Аполлон не гневается на тебя и готов тебе даровать свою жрицу. Мне же, смертному, останется только порадоваться за тебя и передать тебе эту Брисеиду, выполняя волю великого бога.
В общем, так ли, иначе ли — бей троянцев, а там видно будет, таков был смысл сказанного Агамемнона.
— Так что, как видишь, все в твоих руках, Ахилл, — закончил он свою речь.
— Хорошо, — мрачно ответил Ахилл, — завтра же я со своими мирмидонцами вступлю в сражение.
— Только лишь завтра? — удивился Агамемнон. — Я думал, тебе действительно не терпится увидеть свою Брисеиду!
Ахилл сказал твердо:
— Да, завтра. Ибо сегодня до вечера ты сделаешь то, что я тебе скажу. Не знаю, где ты прячешь Брисеиду, но нынче же ты велишь привезти ее сюда, и пусть ее отведут на мой корабль. Я вступлю в бой лишь после того, как ты сделаешь это.
— Но, Ахилл!.. — попытался вразумить его Агамемнон. — Так нельзя, мой милый Ахилл. Мы еще не узнали волю богов — желают ли они, чтобы Брисеида досталась тебе! Мы это будем знать только после сражения! А ты желаешь, чтобы она уже находилась на твоем корабле, как принадлежащая тебе!
— Мои мирмидонцы сойдут с корабля, — сказал Ахилл, — а я поклянусь Зевсом, что не взойду на него, пока не сделаю того, что ты требуешь. Но пусть она будет здесь — и не станем больше об этом спорить!
Агамемнон попытался все-таки отсрочить то, чего желал Ахилл: дескать, Брисеида находится далеко, к нынешнему вечеру, может, и не успеют ее привезти. Ты, мол, царевич, уже нынче вступай в бой, а уж там — к завтрашнему дню... Или — что вернее — к завтрашнему вечеру. Да, никак не раньше...
Но Ахилл был непреклонен:
— Нет, сегодня! Ты успеешь, Агамемнон, если поторопишься. Вряд ли ты прячешь ее слишком далеко, а твои корабли быстроходны. Пошли самый быстроходный из них, и он наверняка успеет обернуться. Нынешним вечером я должен увидеть, что она уже здесь. Таково мое последнее слово, царь!
Агамемнон понял, что далее спорить бесполезно, и так он уже достиг многого.
— Пусть будет по-твоему, — вздохнув, согласился он. — Но помни — ты поклялся самим Зевсом, что, когда ее доставят на твой корабль, ты ногой на него не ступишь прежде времени.
— Можешь не напоминать мне, царь, — сказал на это Ахилл. — Я всегда помню свое слово и всегда его держу. Лучше поспеши с отправкой корабля, не трать понапрасну время, — и с тем, не прощаясь, стремительно вышел из его шатра.
О, каким взглядом провожал его Агамемнон! Видел бы ты этот взгляд, Профоенор! Если бы он умел метать глазами молнии, Ахилл, наверняка, был бы испепелен!
Затем, после ухода Ахилла, поразмыслив, он выпроводил меня с гоплитами из шатра, а к себе призвал финикийца, владевшего самым быстрым кораблем и состоявшего у него на службе, — недавно как раз этот финикиец и командовал похищением Брисеиды, — и вскоре его корабль на всех парусах унесся за горизонт.
До вечера Ахилл стоял на берегу, вглядываясь в даль. Из шатров выходили посланцы от всех царей позвать царевича на пир, устроенный в его честь, — каждому было лестно приветить у себя славного Ахилла, — но он только покачивал головой и снова устремлял взор в сторону моря. Приходили с тем же и от Агамемнона; к ним Ахилл даже оборачиваться не стал — так и ушли, не получив никакого ответа.
