Хвала Зевсу, что мы — мудрые ахейцы, а не дикари, как они! — Клеон поднял свою чашу.
— Хвала Зевсу! — поднял чашу Профоенор.
— Фамария! — позвал Клеон. — Препроводи этих достойных старцев куда-нибудь в тень — пусть же и им явится из этого палящего зноя сладостный Морфей!
Ты же, Профоенор, ты же... Ты лишь прикрой глаза — и кратковременное счастье, даруемое Морфеем, коснется и тебя...
Что же до меня... До меня, старика...
Он уже спал.
ВЕЧЕР
О том, как держат свое слово цари. — Новый уговор, новый поединок и новое сражение. — Костры. — Возвращение Патрокла.
— Вот и он, долгожданный вечер! — первым пробудившись ото сна, произнес Клеон
— Да, вечер... — продирая глаза, отозвался Профоенор.
Полыхающий Гелиос уже стремительно мчался на своей колеснице к краю моря, туда, где он обретет кратковременный покой.
Откуда-то повеяло прохладой — пока еще робкой, но уже забирающей свои права. Где-то вдали выли псы, предощущая взошествие Луны.
— Вот так же, помню, выли псы под стенами Трои, — проговорил Клеон, — когда полыхали наши костры, унося пепел павших на поле брани...
То был не сон — то была тягостная явь, мой милый Профоенор!..
Ах, мой милый Профоенор! Мы нынче благоденствуем, и потому можем себе позволить кратковременную отлучку в царство Морфея! Но, быть может, в этом, в нынешнем благоденствии нашем, и наша величайшая беда? Ибо — двинутся на нас лавины дорийцев с Севера, — а мы, в этой неге, в этом благоденствии, и не захотим пробуждаться!
И гибель собственную не успеем осознать! Ибо много найдется таких, кто, изнемогая от ран, все-таки прохрипит: "Я еще жив..." — но не найдется никого, кто, не гневая ложью богов, сможет сказать: "Я уже умер".
Быть может, уже и мы мертвы, и лишь досматриваем в неге свои навеянные склоняющимся вечером нашей жизни сладкие сны?.. Ибо наяву лишились мы своих лучших мужей, и ничего более снов этих, навеянных нашим давним величием, нам не остается...
Однако не слишком ли призывно я кличу беду на наш мир?!.. Давай же лучше — туда, к той сладостной (и горькой в то же время) поре нашего величия!..
Мы с тобой, помнится, остановились на нашей первой победе под стенами Трои. И ты, я помню, прежде, чем уснуть, о чем-то меня спросил...
— Да! — окончательно пробудившись, отозвался Профоенор. — Ты так и не успел ответить — отдал ли Агамемнон Ахиллу Брисеиду после того сражения.
Клеон с улыбкой взглянул на своего молодого друга:
— О! Надеюсь, ты не полагал, что всегда держат свое слово цари, подобные нашему Агамемнону!
Конечно, боги карают клятвопреступников, души их потом стенают, обреченные на муки в мрачном Аиде, и, уверен, громче всех стенают там души именно земных царей. Может быть, в это самое время жена его, Клитемнестра, уже сошлась со своим красавцем Эгисфом и они вдвоем уже точили секиры, при помощи которых отправят нашего Агамемнона на эти муки в Аид, но он пока еще пребывал в этом мире, все еще оставался царем царей — а стало быть, по своей сути, как подобает столь могущественным царям, и клятвопреступником.
Как я уже говорил, "Слава Ахиллу!" — рыдая от умиления, восклицал он после этой победы. Но корабль Ахилла к этому времени стоял на якоре уже не у берега, а вдали, и все лодки куда-то подевались, так что доплыть до своего корабля Ахилл бы не сумел.
Еще не омывшись после сражения, Ахилл спросил у него грозно:
— Почему ты отогнал от берега мой корабль?
— О, Ахилл, мой Ахилл! — по-прежнему умиленно рыдая, сказал Агамемнон. — Сейчас не время для разговоров, ибо прежде мы должны предать огню тела наших павших, дабы тени их не скитались по земле!
На это Ахилл согласился. В самом деле, пока тени страждут на земле — не до споров.
Но вот погребальные костры отполыхали, пепел погибших был ссыпан в урны — и Ахилл с тем же вопросом снова приблизился к Агамемнону.
— О, Ахилл! — отозвался тот. — Можем ли мы вести разговоры, пока наши жрецы не принесли жертвы Танату, чтобы тот был благостен к теням, кои он уносит в царство Аида?
И снова Ахилл, всегда почтительный к богам, предпочел повременить.
Уже наступил вечер, когда он снова обратился к Агамемнону с тем же вопросом:
— Почему мой корабль не у берега?
Две дюжины гоплитов, в том числе и я, снова стояли наготове в царском шатре.
— Ах, да подойдет, подойдет к берегу твой корабль! — наконец утерев слезы, ответил Агамемнон. — Ну посуди сам — опрокинули бы вас (сохрани Зевс!) троянцы, прорвались бы к берегу, начали бы жечь корабли... Мог ли я допустить, чтобы они сожгли корабль моего Ахилла, да еще с такой драгоценностью, как его Брисеида, на борту? Ты не простил бы меня, если бы я допустил такое! Поверь, мой милый...
— Но теперь, когда троянцы не прорвались и, уверяю тебя, уже не прорвутся, — прервал его Ахилл, — прикажи вернуть корабль к берегу!
— Ты же видишь, мой мальчик, — возразил Агамемнон, — уже глубокий вечер, почти ночь. Только не ведающие наших богов финикийцы плавают по ночам, ахейцы никогда этого не делают, чтобы не вызвать гнев всесильного Посейдона.
— Дай мне лодку, — сказал Ахилл, — и я сам отправлюсь на свой корабль! Едва ли Посейдон будет слишком суров ко мне. Почему у берега нет лодок?
— Но, Ахилл! — ответил царь. — Лодок нет по той самой причине, о которой я уже сказал! Если бы прорвались троянцы, они бы сели в наши лодки и устремились к кораблям, чтобы их сжечь. Нет, я был предусмотрителен, и велел прорубить днища у всех лодок.
Будь терпелив, Ахилл, дождись утра, до того времени никуда не денется твоя Брисеида. А там уж, утром, когда боги проясняют наши головы, мы с тобой обо всем поговорим.
— Поговорим?! — воскликнул Ахилл. — Но разве мы с тобой уже не переговорили обо всем?! Разве я не выиграл для тебя это сражение? Теперь держи свое слово, не нужны больше никакие разговоры!
— Да, да, ты прав! — подхватил Агамемнон. — Слово, конечно же, надо держать! В особенности — если это не просто слово, а клятва, скрепленная именем самого Зевса!
Да будет тебе известно, я всегда держу свое слово, — пусть я не называюсь Агамемноном, если это не так! Но сначала и ты должен сдержать слово, которое дал раньше, чем я.
Ты ведь поклялся перед Зевсом, что прежде разгромишь троянцев, что повергнешь их грозного Гектора, — разве не давал ты такую клятву?
— Но... — не понял его Ахилл, — разве я не победил сегодня Гектора, разве я их сегодня не разгромил в сражении?
Трудно передать то удивление, что изобразилось на лице у Агамемнона.
