- Валерьян Александрыч! Вас ли я вижу? - полувскрикнула Клеопатра Николаевна.
- А вы знакомы? - спросил граф.
- Мы были друзья, - отвечала Клеопатра Николаевна, - по крайней мере я могу это сказать про себя, но monsieur Эльчанинов за что-то разлюбил меня.
- Напротив, но... - начал было Эльчанинов.
- Забудемте прошлое, мы еще с вами объяснимся, - перебила Клеопатра Николаевна, подавая ему руку.
- О, да между вами что-то интересное, - заметил с улыбкою граф.
- Что делать? Валерьян Александрыч сам очень интересен для женщин; это не одна я так думаю, - произнесла вдова с кокетливою улыбкою.
Видимо, что она заискивала в Эльчанинове.
"Или эта женщина дьявол, или она невинна", - подумал тот про себя и обратился к графу:
- Могу ли я с вами переговорить, ваше сиятельство? Мне очень нужно.
- Если очень нужно... - проговорил граф.
- Нужно, ваше сиятельство, - повторил Эльчанинов.
- Извольте, - отвечал Сапега, - pardon, madame[18], - прибавил он, кивнув головой Клеопатре Николаевне, и вышел с Эльчаниновым в кабинет.
Герой мой пересказал ему все, с некоторыми даже прибавлениями, и описал в таких ярких красках, что граф, слушая, пожимал только плечами.
- Для счастья, для спасения этой женщины я должен уехать отсюда! заключил Эльчанинов.
Граф прошелся несколько раз по кабинету.
- Да, вам надобно уехать, и не мешкая, - произнес он. Эльчанинов замер от восторга.
- Меня одно только беспокоит, ваше сиятельство, - начал он, - как она?
- Да, но это уж ваше дело, - проговорил Сапега.
- Она не согласится, она будет проситься со мною. Да и как действительно ее оставить?
- Оставить вам ее нет никакой опасности. Мановский ничего не может сделать, когда вас не будет, да к тому же и я здесь. Но вам с собою ее брать не вижу ни малейшей возможности. Этим вы и себя свяжете и ей повредите. Вам надобно по крайней мере на некоторое время разлучиться совершенно, чтобы дать позатихнуть всей этой истории.
- Решительно надобно расстаться, - подхватил Эльчанинов, - но я наперед знаю, - она не будет отпускать.
- Урезоньте.
- Я думаю ее обмануть, ваше сиятельство.
- Ложь позволительна, если служит ко спасению, разрешаю вам. Но чем же вы ее обманете?
- Я скажу, что поеду закладывать имение, чтобы иметь деньги, с чем подняться.
- Хорошо!.. А в самом деле, есть ли у вас деньги? - спросил граф.
Эльчанинов покраснел и не отвечал.
- Нет?.. Что тут за скрытность, fi, mon cher[19]. Позвольте мне вам услужить этой мелочью.
- Граф...
- Без церемонии, друг... Когда же вы думаете выехать?
- Послезавтра.
- Что ж, можно и послезавтра. Заезжайте ко мне, и я снабжу вас рекомендательными письмами и деньгами.
- Граф, чем мне отблагодарить вас? - сказал Эльчанинов.
- Любите меня и слушайтесь, - отвечал старик и хотел было идти, но Эльчанинов переминался и, видно, хотел еще что-то сказать.
- Я даже и теперь, ваше сиятельство, - начал он с принужденною улыбкою, - боюсь ехать домой, потому что сегодня-завтра ожидаю, что господин Мановский посетит меня.
Граф опять прошелся по кабинету.
- Ни сегодня, ни завтра не будет этого, потому что все эти здешние господа власти будут у меня, и я их остановлю, а вы подождите, побудьте у меня. Я скажу вам, когда можно будет ехать.
- Слушаю, ваше сиятельство, - отвечал Эльчанинов.
Граф, во всех своих действиях относительно Анны Павловны пока выжидавший, очень обрадовался намерению Эльчанинова уехать. Он очень хорошо видел, что тот не любит уже Мановскую и скучает ею, а приехавши в Петербург, конечно, сейчас же ее забудет, а потом... потом граф составил по обыкновению план, исполнение которого мы увидим в дальнейшем ходе рассказа.
Сопровождаемый Эльчаниновым, он возвратился в гостиную. Там уже были все почти званые гости, приехавшие ровно в восемь часов, как было назначено в пригласительных билетах, и все были разряжены, насколько только могли: даже старуха Уситкова была в корсете, а муж ее напомадился такой пахучей помадою, что даже самому было это неприятно. М-me Симановская приехала с красными и распухшими глазами: она два дня их не осушала, не получив к сроку из губернского города бального платья, которое она заказала на последние деньги. Старая девица-барышня была в легком платье и совершенно обнаживши костлявую шею. Молодых девиц было очень мною привезено, и и этом случае, должно отдать справедливость, преобладала порода Марковых, двух братьев, одного вдовца, а другого женатого, у которых было по семи дочерей у каждого. Из кавалеров были лучшими два молоденькие брата, мичманы Жигаловы, только что приехавшие к больной матери в отпуск и бывшие совершенно уверенными, в простоте юношеского сердца, что бал, собственно, и устроился по случаю приезда их. Граф всех и каждого оприветствовал и, открыв потом польским с Клеопатрою Николаевной бал, пригласил молодых людей продолжать танцы, а сам начал ходить то с тем, то с другим из гостей, которые были постарше и попочтеннее. Проходя мимо исправника и других уездных чиновников, которые приехали в мундирах, Сапега произнес.
- О господа, это немножко лишнее, к чему эта церемония в деревне, - а потом тут же, обратившись к исправнику, сказал мимоходом вполголоса: Потрудитесь прийти через четверть часа в мой кабинет, мне надобно с вами поговорить.
Исправник побледнел; предчувствие говорило ему, что на него пожаловался Эльчанинов. Желая приласкаться к нему и порасспросить его, он подошел было к моему герою и начал:
- Меня граф зачем-то зовет в кабинет.
Но Эльчанинов в ответ на это отвернулся от него.
Исправник только вздохнул и, проведя потом мучительные четверть часа, отправился, наконец, в кабинет, где увидел, что граф стоит, выпрямившись и опершись одною рукою на спинку кресел, и в этой позе он опять как будто был другой человек, как будто сделался выше ростом; приподнятый подбородок, кажется, еще выше поднялся, ласковое выражение лица переменилось на такое строгое, что как будто лицо это никогда даже не улыбалось.
Исправник окончательно растерялся и стал навытяжку, как говорится руки по швам.
- Извините, что я вас обеспокоил, - начал граф очень серьезным тоном, я хотел вас спросить, какой вы в усадьбе и в доме господина Эльчанинова делали обыск?
- Ваше сиятельство, так как от господина Мановского поступило прошение о том, что супруга их не живут с ними и имеют местожительство в доме господина Эльчанинова, - отвечал исправник, суя руками туда и сюда.
На весь этот ответ его граф только кивнул головою.
- А вам известны причины, по которым госпожа Мановская не живет с мужем? - спросил он.
Исправник молчал.
- Вы знаете это? - повторил граф и слегка притопнул своей небольшой ногой.
- Как не знать, ваше сиятельство, все знаем-с, - отвечал исправник.
- Как же вы знаете и что делаете? - начал Сапега. - Вы приезжаете в усадьбу, производите обыск, как в доме каких-нибудь делателей фальшивых монет или в вертепе разбойников; вы ходите по кладовым, открываете все шкафы, сундуки, выкидываете оттуда платье, белье, наконец, ходите по усадьбе, как мародеры! Так служить, мой милый, нельзя!
Исправник начинал замирать.
- Если, наконец, эта несчастная женщина и тут, вы должны были только бумагой ее спросить, потому что в законе прямо сказано: больные и знатные женщины по уголовным даже следствиям не требуются лично, а спрашиваются письменно, - произнес Сапега.
- Ваше сиятельство, я тут ничего... видит бог, ничего... - говорил исправник почти со слезами на глазах, - тут у нас все стряпчий: он все дела этакие делает, хоть кого извольте спросить.
- Слова ваши о стряпчем, мой милый, даже смешны, - возразил Сапега, вы полицейская власть, вы ценсор нравов, а не стряпчий.
- У меня, ваше сиятельство, есть удостоверение господина предводителя дворянства, - отвечал исправник, - как мне было тут делать, а, собственно, я ничего, спросите хоть Валерьяна Александрыча, я бы никогда не позволил себе так сделать. Я третьи выборы служу, и ни один дворянин от меня никакой обиды не видал...
- Попросите сюда Алексея Михайлыча и сами пожалуйте, - перебил его с досадою граф.
Исправник юркнул в двери, и чрез минуту он и предводитель вошли. Граф сейчас же посадил Алексея Михайлыча и сам сел.
- Я хочу вас, ваше превосходительство, просить, - начал Сапега, нельзя ли как-нибудь затушить это неприятное дело Мановских. Вы как предводитель лучше других знаете, кто тут виноват.
- Знаю, ваше сиятельство, все знаю, - отвечал Алексей Михайлыч, - но что ж мне делать? - продолжал он, разводя руки. - Еще отец этого Мановского был божеское наказание для меня, а сын - просто мое несчастье!
- Именно несчастье, ваше сиятельство, - подхватил исправник, - и теперь вот они с стряпчим сошлись, а от стряпчего мы уж давно все плачем... Алексей Михайлыч это знает: человек он действительно знающий, но ехидный и неблагонамеренный до последнего волоса: ни дня, ни ночи мы не имеем от него покоя, он то и дело пишет на нас доносы.
