наблюдала, затем произнесла:
– Что здесь, в палате тяжелобольного, происходит, полковник, не могли бы вы мне объяснить?! Медсестра, как мне кажется, то вы закончили ставить капельницу и вам больше нечего тереться рядом с пациентом, так что вас прошу покинуть палату! Сержант, а вы откуда здесь появились и пьете водку, когда я лично запретила посещение своего больного?! Он нуждается в спокойствии!
Теперь я хорошо понимаю, почему женщины так не любят друг друга! В одно лишь мгновение доктор Еджимски в этой юной и красивой медсестре заимела заклятого врага-соперницу! Она, зло поддернув плечиками, покинула мою палату, катя перед собой тележку-каталку. Вы бы только видели бы, как она яростно и многообещающе работала своими бедрами, меня соблазняя на расстоянии и обещая меня навести поздно вечерком, когда всякие там врачи покинут госпиталь.
Но коса ярости и гнева Янины с треском и искрами наткнулась на стальное спокойствие Фомича, бывалого американского сержанта. Он в себя опрокинул вторую стопку водки и повернувшись к доктору Еджимски произнес:
– А ты красивая, доктор! Я теперь понимаю, почему полковник Варньей так бесится! На службе он одной другой справляется с двумя тысячами солдат и офицеров, а тебя не может уложить в свою постель вот уже второй день!
Мои щеки покрыл яркий румянец от смущения и от стыда за слова своего старого друга и учителя. Я был готов залезть под одеяло с тем, чтобы от Янины скрыть свое смущение. Но меня очень заинтересовало, как же эта женщина ответит на выпад старого ловеласа, поэтому я этого не сделал?! Сначала лицо женщины пошло багровыми пятнами, предвестниками ее гнева. Затем они исчезли, послышался приятный женский смех.
– Ну, ты, сержант, и даешь! От армейских подруг я частенько слышала о таких отцах-командирах, жить или спать с ними, как с любимым мужем, но твоим мужем он никогда не станет! Но я никогда не верила, что такие мужчины могут вообще существовать! Так что, сержант, ты уж и мне налей водки, хочу выпить за одно уж то, что у тебя хватило сил мне противостоять!
Я протянул руку за больничным халатом, собираясь к ним присоединиться, но меня остановил непривычно мягкий голосок доктора Еджимски:
– Ты уж, Валери, немного потерпи! Сейчас тебе пить нельзя! Для начала физраствор должен выгнать из тебя всю синтетическую дрянь, которой я тебя накачала в ходе операции!
Да, мое французское имя все же в должной степени сыграло свою роль, оно укротило это тигрицу в белом халате. Доктор Еджимски пока еще не стала домашней кошечкой, но она уже встала на верный путь исправления! Пьянка моих хороших друзей продолжалась всего лишь полчаса, после чего они разошлись по своим делам, пожелав мне спокойной ночи. И я действительно заснул, как только за ними прикрылась дверь палаты.
Внезапно я проснулся в два часа сорок две минуты, в самой середине ночи. Мне не потребовалось смотреть на циферблат часов, чтобы определить точное время. Мое внутреннее «я» всегда знало вплоть до минуты, который сейчас час. Обычно я, просыпаясь и определив время, тотчас же продолжал спать. Но в этом сегодняшнем пробуждении скрывалось что-то настораживающее, отчего мой сон попросту канул в лето.
3
В моей палате явно находился кто-то чужой! Я, не открывая глаз, попытался сосредоточиться и все же определиться с тем, что же именно меня разбудило и почему я решил, что в палате кто-то находится?! Малое мгновение мне потребовалось для того, чтобы сообразить, что меня разбудил новый запах неожиданно появившийся в моей больничной палате. Это был знакомый запах тлена и непонятного смрада, от которого у меня прямо-таки засвербело в носу. Мне страшно захотелось чихнуть, но громадным усилием воли и счетом ягнят я этот чих подавил. Только после всего этого я вспомнил, кому этот запах мог бы принадлежать. И тогда я приоткрыл свои глаза.
В палате было очень темно и в основном из-за того, что штора на окне была задернута, а ночник слева от меня – выключен. Но я же хорошо помнил то, что, засыпая, я ночник оставил включенным, так как в детстве боялся ночной темноты. Штору же на окне раздернули мои друзья, доктор Еджимски и сержант Уоррен, приняв немного водки, они оба решили полюбоваться ночным небосводом. В тот момент мне показалось, что, когда Янина говорила об отцах командирах, то она имела в виду не меня, а моего друга Фомича. Я думаю, что она о нем не изменит своего мнения даже и тогда, когда узнает, что он – полковник КГБ, а не сержант Уоррен! В любви женщину, кроме самой женщины, никто другой не поймет!
В этот момент какая-то тень из дальнего угла в районе входа в палату начала медленно и осторожно продвигаться ко мне, к моей койке. Шаги ее были неслышными, движения практически незаметными, но вот дыхание, а каждый человек, если даже он наемный убийца или опытный диверсант, должен был бы делать равномерные или сдержанные вдохи и выдохи! Только чудаки могут утверждать, что он может так дышать, что его дыхание никто не услышит! Вы мне и моему опыту поверьте, что, если человек дышит, то его всегда можно услышать! Так что я хорошо слышал, как убийца медленными, скользящими шажками с величайшей осторожностью ко мне подбирается.
Я в столь идиотской ситуации оказался по своей же собственной вине. С момента своей же первой встречи с Мартином, с якобы ассистентом доктора Еджимски, я хорошо знал о том, что встретился с наемным убийцей, что он меня обязательно навестит этой же ночью! И вместо того, чтобы к ней подготовиться, попросить Фомича задержаться и ночь провести в своей палате, я ничего не сделал, чтобы подготовиться к этой встрече. Тем временем Мартин настолько близко ко мне приблизился, что его тень начала принимать зримые очертания.
В этой ночной тишине и бездействии, видимо, и Мартин что-то почувствовал он замер на одном месте. В течение долгих пары секунд он к чему-то начал прислушиваться! С тем, чтобы развеять у него возникшие опасения, я шумно и с причмоканием губами перевернулся на левый бок, к нему спиной и замер. Мартин продолжил сближение со мной. Торопясь использовать мою позу, весьма удобную для последующего удушения, он немного поспешил с набрасыванием удавки на мою шею! Еще в воздухе я его правую руку с удавкой перехватил в воздухе и провел болевой прием для его локтя.
В результате Мартин оказался в моей постели, словно мы оба
