посмотрел на Уильяма. — Я убедился, что американцы правы, вот и все, и больше не мог идти против совести и воевать на стороне тирании.
— Ты напыщенный придурок. — Желание ударить Бена росло. — Давай выбираться отсюда. Может, тебе и охота провонять копченой ветчиной, а мне — нет.
По крайней мере, этот аргумент воззвал к остаткам здравого смысла кузена. Они вышли, и Бен повел Уильяма вниз по склону, в противоположную от города сторону. Несколько мужчин, таскавших бревна к лагерю, проводили их взглядами, чему Бен не придал никакого значения.
— Генерал — и без стайки прислужников и подхалимов. Люди заподозрят неладное. — Шагавший сзади Уильям с удовлетворением отметил, что, несмотря на холод, у кузена покраснела шея.
Погода портилась, снег повалил густыми хлопьями, покрывая грязные заледеневшие бугры, оставленные минувшими бурями.
— Вот почему мы идем туда, где нас никто не увидит, — лаконично сообщил Бен, топая по взрытой, застывшей от холода грязи к большому сараю у замерзшего ручья. Он был заперт, и Бен несколько минут провозился с замком: ключ заледенел, окоченевшие руки отказывались слушаться.
— Дай мне. — Уильям держал руки в карманах, и хотя пальцы у него тоже замерзли, однако еще гнулись. Он взял у Бена ключи и оттеснил его в сторону.
— У американцев есть что запирать? — спросил он, впрочем без злого умысла.
Вместо ответа Бен распахнул дверь, явив взору Уильяма темные продолговатые очертания орудий. Пушки, четырех- и шестифунтовые, навскидку штук девять, и пара мортир, притаившихся сзади. Континентальный артиллерийский парк, значит. В помещении сильно пахло холодным металлом, сырым деревом и едва заметно — черным порохом.
— В коптильне было немного теплее, — заметил Бен, повернувшись лицом к Уильяму. — Давай закончим все дела, пока не околели.
— Согласен. — Дыхание Уильяма вырывалось белыми облачками пара, и он уже начал тосковать по компании мертвых свиней и огню. — Я хочу, чтобы Дотти поехала со мной обратно в Саванну. Ты ведь понимаешь, что ей нужна еда, тепло… семья?
Бен фыркнул, воздух вырывался у него из ноздрей, как у разъяренного быка.
— Bonne chance[269], — сказал он. — Хантер не поедет, потому что нужен здесь. Дотти его не оставит.
Несмотря на явное раздражение, в голосе Бена мелькнула странная нотка. Похоже на тоску, — подумал Уильям, и вслед за этой мыслью выплыла другая, медленно и незаметно зревшая в глубинах его разума.
— Амаранта, — внезапно сказал он, и Бен вздрогнул. Ага, вздрогнул, трус паршивый! — Она хоть знает, что ты жив?
— Да, — процедил Бен сквозь зубы. — Это по милости моей жены я… Черт, неважно. Чтобы заставить Дотти поехать, придется засунуть ее в мешок и погрузить в повозку. Думаешь, ты…
— Что значит — по милости твоей жены?
Твоей жены.
Слова заворочались в животе, как черви; Уильям сжал кулак, чувствуя на ладони округлое тепло и скользкость.
— Выходит, ты рассказал ей, что собираешься сделать, и она…
— Я был в плену! Я ничего не мог ей рассказать. Пока… пока все не свершилось. — Бен посмотрел на кузена, но тут же отвернулся. — Тогда я… написал ей. Разумеется. Рассказал, что сделал. Она была не в восторге, — мрачно добавил он.
— Да уж, — сказал Уильям, не поскупившись на саркастические нотки. — Ей пришло в голову разыграть твою смерть? Если так, не могу ее винить.
— Да, — сухо подтвердил Бен. Взгляд его по-прежнему не отрывался от зияющего жерла ближайшей пушки. — Она сказала… нельзя, чтобы стало известно о моем предательстве. Не только ради нее или моего отца — ради Тревора. Отец пережил бы мою смерть, особенно погибни я как солдат. Но он никогда не переживет того, что я…
— Предатель, — услужливо закончил Уильям. — Уж конечно, не переживет. И маленький Трев, будучи твоим наследником, тоже не слишком обрадуется, когда повзрослеет и начнет понимать, что люди говорят о тебе и о нем. Ты всю семью извалял в нечистотах, не так ли? — Уильям согрелся, его кровь бурлила.
— Заткнись! — отрезал Бен. — Именно поэтому я сменил имя и добился официального уведомления о своей смерти! Я даже дошел до того, что могилу в лагере Мидлбрук пометили моим именем на случай, если кто-нибудь приедет искать!
— Кое-кто приехал, — сказал Уильям, ощущая полыхающий в груди гнев. — Я это сделал, ублюдок! Раскопал могилу посреди ночи, под чертовым дождем, и нашел тело. Если бы ты не похоронил вместо себя вора, то мог бы выйти сухим из воды, черт тебя дери, и лучше бы так и было!
Под гневом притаилась острая боль. Как раз в том месте, где когда-то были жук-геркулес — и длинный тонкий палец Амаранты.
— Твоя жена…
— Это не твое гребаное дело! — покраснев, зарычал Бен. — Почему ты везде суешь свой нос? И что насчет моей жены? Какое, черт возьми, тебе до нее дело?
— Хочешь знать? — спросил Уильям тихим, полным яда голосом и, сжав кулаки, наклонился к Бену. — Правда хочешь знать, какое мне до нее дело?
И тут Бен ему врезал. Со всей силы, в живот. Уильям схватил кузена за руку и ударил в нос — тот смачно хрустнул. Горячая кровь хлынула на костяшки пальцев.
Бен был ниже ростом и субтильнее, зато обладал семейной склонностью Греев драться насмерть и только потом подсчитывать убытки. Уильям отлетел спиной на одну из больших пушек. Бен вцепился ему в горло: синий мундир затрещал по швам, когда кузен всерьез попытался его задушить. Если Уильям был в ярости, то Бен сошел с ума.
С трудом втиснув между ними колено, Уильям на миг сумел разорвать хватку Бена и ударить его сзади по шее. Бен взвыл, как подстреленная пума, наклонил голову и боднул кузена в грудь, сбив с ног, а затем упал коленями ему на живот. Они боролись в узком пространстве между двумя орудийными лафетами, и костяшки пальцев Уильяма были в крови от ударов по дереву, металлу и лицу Бена.
В какой-то момент на лицо кузена упал луч света, и Уильям поверил, что Бен действительно хочет его убить.
Внезапно град ударов стих и он смог дышать. Бен, покачиваясь, стоял над ним, с него капала кровь. Ослепленный дракой и тенью от пушек, Уильям понял, что свет льется через открытую дверь сарая. Послышались голоса.
— Диверсант, — прохрипел Бен и сплюнул кровь. Плевок попал на одну из пушек, медленно скатился по изгибу холодного железа и упал на запястье Уильяма. — Отведите его в острог. Пусть ни с кем не разговаривает. Увести его, я сказал!
