за больной. Передай ей, чтобы не боялась, эта хворь не опасна. Что ж, гость мой Калликрат, если тебе угодно, я готова выслушать твою историю с той самой поры, как мы расстались в храме в Мемфисе; тебе наверняка есть много что поведать мне. Тогда, помнится, ты говорил, будто собираешься сопровождать святого Нута в его миссии. Я полагаю, что в ту пору ты искренне намеревался уехать один, без принцессы, которая сейчас сопровождает тебя?
— Все так, о Пророчица, — ответил он вымученно. — Клянусь, я не знал о том, что Аменарта находится на «Хапи» до тех пор, пока, спасаясь от персов, мы не вышли из дельты Нила в открытое море.
— Понимаю, Калликрат, как понимаю я и то, что Судьба обошлась с тобой сурово, хотя, быть может, затем все-таки смилостивилась, когда вынудила госпожу Аменарту по ошибке взойти на борт судна «Хапи», которое отплывало вниз по Нилу, вместо корабля ее отца Нектанеба, державшего курс на Фивы и далее к берегам Эфиопии.
— Не смейся надо мной, о Дочь Мудрости. Госпожа Аменарта сама честно расскажет тебе все, она с самого начала знала правду в отличие от меня, уверенного, что мы распрощались с нею навсегда. Да, она отказалась от надежды на корону и, отчаянно рискуя, взошла на борт «Хапи», оставив вместо себя в свите Нектанеба похожую женщину.
— По крайней мере, действовала она смело, а я уважаю отвагу, Калликрат. И все же... какова была ее цель?
— Следует ли задавать этот вопрос, о госпожа? Ведь тебе прекрасно известно, что великодушная женщина отважится на многое ради любви.
— Так или иначе, но ответ на него я уже знаю, Калликрат. А вот тебе следовало бы любить и уважать ту, кто бросила все, чтобы вновь обрести тебя, пусть даже ценой собственного позора и погубленной души.
— Я очень люблю и почитаю эту женщину, — хрипло возразил он. — Я любил Аменарту, когда она была еще ребенком, и из любви к ней даже убил родного брата.
— Видится мне, Калликрат, эта госпожа приносит твоей семье сплошные несчастья: один брат погиб по ее милости, а второго она сделала не только его убийцей, но также еще и вероотступником, проклятым Богом и людьми.
— Все так, — проговорил Калликрат покорно. — Но ведь Аменарта очень любит меня, так любит, что хочу я этого или нет, однако должен в ответ тоже любить ее и следовать за ней туда, куда она зовет меня. Скажи мне, о мудрая Пророчица... случись тебе быть мужчиной и оказаться на моем месте там, на борту «Хапи», по сути маленькой тюрьмы, что бы ты сделала?
— Возможно, именно то, что сделал ты, Калликрат, и тем самым навлекла бы на себя проклятия, ведь юная госпожа была так прелестна. Ну как устоять против ее красоты мужчине, какие бы торжественные клятвы он ни давал богине? Ведь богиня-то, в отличие от Аменарты, никогда не обнимала его и не целовала в губы!
— Однажды, признаться, я подумал, что богиня в самом деле поцеловала меня в губы, о Оракул Исиды, и память о том поцелуе до сих пор свежа и священна для меня.
— Неужели? Что ж, поскольку ты больше не принадлежишь к нашему духовному братству, могу сказать тебе правду: там, в храме на острове Филы, роль богини сыграла я, и именно я подарила тебе тот церемониальный поцелуй.
Калликрат впился в меня взглядом и, краснея, пробормотал:
— А я-то с тех пор все гадал: ну разве может богиня целовать так сладко?.. — Он неотрывно смотрел на меня, как человек, который хочет задать вопрос, но никак не решается.
Я не произнесла ни слова, продолжая наблюдать за Калликратом, пока он наконец не прервал молчание:
— Ты говоришь, что я проклят, жрица. Объясни тогда, чем я прогневал Исиду?
— Разве ты не присягал ей одной? И разве не нарушил свою клятву, Калликрат? Да, земные женщины бывают очень ревнивы, и это прекрасно всем известно. Но знаешь ли ты, что богини, которые много выше женщин, также могут ревновать тех, кто связан с ними сакральным браком, причем куда сильнее? Разве не слышал ты, что предпочесть богине дочь человека есть самое страшное из всех оскорблений?
— Но, Пророчица, Исида сама была замужем за Осирисом. И я слыхал о жрецах и жрицах, которые служили ей, будучи в то же время связаны узами брака.
— Быть может, Калликрат. Но лишь после освобождения от священных обетов, полученного от того, кто облечен властью снимать клятвы в силу особых обстоятельств. Но кто давал освобождение, кто разрешил жениться тебе? Хуже того, ты ведь не состоишь с Аменартой в законном браке, вы с нею всего лишь любовники! Быть может, тебе дал освобождение святой Нут на борту «Хапи»?
— Нет, — ответил Калликрат. — Мне даже в голову не приходило просить его об этом. А может, и приходило, да я думал, он осыплет меня проклятиями или призовет месть Исиды на Аменарту. Ты же слышала, Пророчица, о том, какая судьба порой ждет тех, кто искушает жрецов или жриц, пытаясь отвернуть стопы их от прямой дороги священных обетов.
— Да, Калликрат, эти люди умирают от огня или голода или запертые в какой-нибудь узкой норе, где нечем дышать; боги сурово мстят отступникам. Однако ты имел глупость не обратиться к Нуту, который в одиночку мог освободить тебя от клятв, ибо кто знает, какой бы ответ дал старец.
— А что, теперь уже поздно? — встрепенулся Калликрат. — Ведь на всякий грех есть прощение, значит и на мой тоже? Вот только я не знаю, где искать Нута, если он, конечно, еще жив.
— Для каждого греха есть прощение, Калликрат, но цена прощения высока. Сначала на алтарь должен быть возложен сам грех — в качестве жертвы. Прощение можно получить и за смертные грехи; для тех, кто живет и продолжает грешить, прощения нет, но лишь прибавляется один удар бича за другим. Что касается Нута, то он пребывает в добром здравии и живет не так далеко отсюда. Хочешь поведать святому старцу обо всем и услышать его приговор?
— Не знаю, — медленно проговорил Калликрат. — Прошу, выслушай меня, Дочь Мудрости. Положение мое столь... странно. Я привязан к этой женщине, люблю ее телом, но... не душой. Я чувствую, наши души далеки друг от друга. О! Позволь мне заверить тебя, что
