сердце мое стремится к делам возвышенным, оно плывет в дальние моря, где еще не бывало человека, но всякий раз пресловутый якорь плоти удерживает его тяжелой цепью у родных берегов. Аменарта другая, ей нравится пребывать в тихой солнечной гавани жизни или прогуливаться по ее зеленым берегам, наслаждаясь знакомыми ароматами знакомых вещей, украсив свой лоб венком страсти. «Оставь Небеса в покое! — говорит она. — Здесь, под нашими ногами, счастливая земля, а вокруг нас плещется вода, услаждая наш слух, и я такая красивая и так люблю тебя. Ежели вдруг прилетят сюда боги и захотят отомстить нам — что ж, значит, так тому и быть. Однако час их еще не настал. Этот волшебный миг принадлежит нам, давай наслаждаться им — к нашим губам подносит он кубок счастья. Если вино будет выпито до последней капли и кубок разобьется, все это хотя бы останется с нами, в наших воспоминаниях. Что это за боги, которых ты так отчаянно ищешь? Что дают они человеку, кроме множества бед: смерти и разлуки, болезни и страдания — вдобавок к тем несчастьям, что они сулят ему еще и в загробной жизни? Существуют ли иные боги, кроме тех, которых человек лепит из собственных страхов? Ну почему люди не довольствуются скромной земной пищей, почему им непременно надо испоганить ее чуждым зельем? Почему, даже когда вокруг светит солнце, содрогаются они от холодной тени, которую суеверие набрасывает на их сердца?..» Вот как рассуждает Аменарта, и такими ее доводы были всегда.
— Скажи мне, Калликрат, не было ли у вас детей?
— Был один... Такой славный мальчонка... Но от невзгод и лишений у его матери пропало молоко, и... Наш сын умер.
— А когда принцесса Аменарта смотрела на него, мертвого, она рассуждала в том же духе, утверждая, что богов не существует и для человека нет никакой надежды на жизнь после смерти?
— Не совсем, поскольку она кляла богов, а кто же станет проклинать то, во что он не верит? Также, я помню, Аменарта рыдала и молила тех самых богов вернуть ей сына, когда еще билось его маленькое сердечко и, как едва выползший из своего кокона мотылек, он цеплялся за краешек мира, осушая смятые крылья своей души в первых лучах солнца. Но потом она все это забыла и принесла жертву некоему хорошо знакомому ей духу, попросив его послать ей другого ребенка, и молитва та, как она поведала мне, была услышана.
— Выходит, Аменарта занимается магией, как и отец ее Нектанеб?
— Да, госпожа, и как будто небезуспешно, хотя про ее общение с демонами я ничего не знаю, да и знать не хочу. Что-то передалось ей по крови, многому фараон научил дочь в детстве, а то, что хорошо выучено, никогда не забывается полностью. Так, например, когда во время наших долгих странствий мы попадали в передряги или нам грозила опасность, Аменарта при помощи тайных обрядов, за которыми я никогда не подглядываю, призывала некоего Покровителя, и он тем или иным способом выправлял наш путь. Именно так она сделала и перед тем, как Филон нашел нас умирающими от голода.
— Выходит, Калликрат, путь вашего дитяти был «выправлен» из этого мира в следующий, а извилистый путь фараона Нектанеба был «выправлен» в дорожку, что потянулась от трона Египта... Но лучше попроси госпожу Аменарту поинтересоваться у своего демона, куда именно она протянулась, поскольку здесь мудрость изменяет мне... Что ж, мы долго с тобой беседовали, и ты столько всего натворил, что в этом нелегко будет разобраться даже самому богу мудрости Тоту. Угодно ли тебе, Калликрат, навестить святого Нута и выслушать его совет? Полагаю, он единственный на земле может дать тебе наставления. Впрочем, решай сам.
Калликрат ненадолго задумался и ответил:
— Да, я хочу встретиться с Нутом. Когда Аменарта выздоровеет, мы вместе отправимся к Нуту.
— Но святой Нут очень стар, а принцесса Аменарта может проболеть еще долго. Поэтому, полагаю, разумнее было бы пойти к нему сейчас же, Калликрат.
— Нет, Пророчица, не могу. У Аменарты странные фантазии, и ее не следует оставлять одну: бедняжка опасается, что ее могут отравить, тем более что однажды она уже испробовала яд.
— Тогда пусть принесет жертвы пощедрее своему демону и попросит его о защите. Мольбы ее не останутся тщетными, поскольку я могу поклясться, что здесь, в Коре, никакой яд не коснется губ Аменарты, никто и ничто не причинит ей вреда... за исключением, быть может, тех богов, которых она отвергает. Прощай, Калликрат.
Он с почтением поклонился мне и повернулся, чтобы уйти, но, сделав шаг-другой, возвратился и проговорил:
— За исключением богов? Но ведь все боги для тебя и для меня суть божество единое — Исида, Небесная Царица. Так скажи мне, молю тебя, которую зовут Дочь Мудрости, кто и что есть сия Исида?
Я ненадолго задумалась: непростой вопрос, да и не все на свете можно объяснить словами. А затем ответила:
— Не знаю, Калликрат. Восток и запад, и север, и юг — миллионы людей по всему свету поклоняются тому или другому богу. Однако есть ли среди нас тот, кто, кроме как во сне или в экстазе молитвы, видел своего бога? Или может хоть один человек на земле в попытке представить божество глазами простого смертного сделать нечто более значительное, чем вырезать его статуэтку из дерева или камня?
Затем я показала на укрытую покрывалом статую Истины у себя за спиной и сказала:
— Вот, смотри: Исида, правящая всем миром, — красивейшее создание со скрытым от нас лицом. Она есть одна из тысячи воплощений богини. Да, она ее сущность, застывшая в форме, и имеет лицо, высекаемое из века в век по-разному, в зависимости от изменчивой мысли человека. Она живет в душе каждого, но неповторима в каждой из этих душ. Ее нет, и она повсюду. Невидимая, неосязаемая; вечно преследуемая и всегда ускользающая; ее никто не видел, к ней никто не прикасался, однако она откликается на молитвы, и трон ее не где-то высоко в небесах, но в сердце каждого живого существа. В какой-то день мы ее узрим и... не узнаем. Однако она узнает нас. Такова Исида: бестелесная и неживая, но живущая в каждом, кто дышит; жрецами взращенная фантазия и величайшая истина.
— Если Исида такова, что скажешь ты о других богах мира?
— Все они суть Исида, и Исида есть они все. Множество богов, которым поклоняются
