В большей части своей записки Тойра слезно умоляла мать, отца и дядю Марида простить её за то что она вот так вот, тайком, против их воли, покидает семью, дом и даже саму гипарийскую веру и навсегда уезжает в неизвестном направлении с неким Ченгером, без которого она не может жить и которого безответно любит, несмотря на то что все её родные против него и его веры.
Цысу показалось что у него задергалась щека. Тик, испуганно решил он. В свое время в Мэдфорде он достаточно нагляделся на несчастных, чья жизнь была буквально превращена в ад непроизвольными подергиваниями различных частей тела. Довела проклятая, устало подумал он о Тойре. Но злость была мимолетной, его снова и снова захлестывало ощущение непостижимой загадочности бытия, какой-то его умышленности и даже насмешливости. Слишком уж удивительным ему представлялось случившееся совпадение. Девочка решила бежать из дома именно в ту ночь, когда все её родные погибли и она сама лишь чудом этого странного совпадения избежала смерти.
Он вспомнил о том что девушка вчера казалось ему то несколько напряженной, то странно рассеянной. И к тому же она очень рано ушла спать. Тогда это удивило его, неужели девица не желает послушать занимательные истории бродячего миттера?
После того как восхищение удивительной игрой случая отступило, его охватила досада. Из-за этой малолетней дуры он полночи проторчал в кустах.
Цыс поднялся со стула. "Ладно", решил он, "всё что ни делается всё к лучшему". По крайней мере дом теперь принадлежит ему.
У него мелькнула мысль что он в какой-то степени даже рад что не пришлось убивать Тойру. Всё-таки почти ребенок, невинное создание. Но Цыс тут же с негодованием отмел подобные рассуждения. Ребенок, взрослый, значения не имеет, все они просто животные, одним меньше, одним больше для мироздания совершенно не важно. И для него тоже. И Цыс гордился тем что ему действительно, до глубины души абсолютно безразличны жизни кого угодно в этом мире. Это была не какая-то поза или бахвальство, декларируемое лишь на словах, это является его глубинным мироощущением, его искренним отношением. И неосознанно, а порой и осознанно Цыс считал это своим интеллектуальным достоинством, чертой, которая возвышает его над другими людьми, делает его особенным и недостижимым. "Так что ей лучше не возвращаться в родительский дом", заключил он, убежденный что немедленно расправится с Тойрой, если она вдруг объявится на пороге "Лилового облака".
Но есть еще одно дело, не терпящее отлагательства, подумал он и вышел из дома. Найдя возле поленницы топор, он поднял его и направился к собачьей конуре. Буля вышел к нему навстречу и приветственно, но несколько лениво замахал хвостом. Пёс судя по всему уже считал Цыса вполне своим человеком, раз уж тому позволили провести ночь в доме.
Цыс замер, спрятав топор за спину. Карие глаза собаки глядели на него вполне дружелюбно и даже доверчиво. Пёс тянул к нему свою лобастую голову, привыкнув что всем всегда хочется погладить её. И мысль о том что сейчас в этот лоб ударит тяжелая сталь топора и расколет череп на части вызвала у Цыса неприязнь. Он усмехнулся. Ему показалось забавным, что он, не колеблясь ни секунды, умертвил трех людей, а тут вдруг испытывает некие сомнения перед тем как зарубить эту бесполезную лохматую тварь.
Не дождавшись поглаживания, пес уселся на свой широкий зад и, раззявив пасть, вывалил язык и с глупым выражением уставился на стоявшего перед ним человека.
"Тьфу на тебя", подумал Цыс. У него просто рука не поднималась размозжить череп этой глупой скотине, да и мысль об обезображенном собачьем трупе с растекавшимися кровью и мозгами вызвала неудовольствие. "Может яд?", подумалось ему. Но потом махнул на собаку рукой и направился к дому. "И без этого волосатого чудовища хватает мертвецов", решил он, прикидывая весь предстоящий объем работ по утилизации трупов.
104.
Тракт необычайно расширился и стал гораздо оживленнее. Элен приникала то к одному окну то к другому, с любопытством рассматривая соседей по дороге. В основном это были люди, "земляне", но попадались и туру, и лоя и ящероподобные гуманоиды – авры, которых Элен еще прежде не видела. А пару раз над трактом, прямо над людьми и повозками, зависали чернильные облака шоти. Непостижимые шоти сначала просто клубились бесформенными образованиями, но потом вдруг начинали создавать фигуры, имитирующие двигающиеся под ними объекты. Они лепили из себя уменьшенных людей, лошадей и экипажи причем сразу по несколько и при этом в зеркальном отображении, то есть головой к земле ногами к небу. Эти черные фигуры тоже двигались, но длилось всё это не более пяти секунд, затем формы расплывались, чтобы через пару-тройку секунд сконструировать новое объемное изображение. Элен, раскрыв рот и буквально прилипнув к стеклу, с удивлением наблюдала за этими странными трансформациями. У неё возникла отчетливая уверенность что шоти развлекаются, играют как малые дети, сооружающие из песка или пластилина забавные и порой почти бессмысленные фигуры. Также она обратила внимание что, судя по всему, только ей одной это казалось любопытным и занимательным. Из тех кто в этот момент находился на тракте практически никто не поднял головы к небу чтобы бросить хотя бы один взгляд на творящиеся вверху метаморфозы. Люди были абсолютно равнодушны к проделкам шоти. Но зато они с гораздо большим интересом отнеслись к синеглазой коротковолосой девочке, выглядывающей из окна черной массивной кареты Судебной Палаты. Те кто шли пешком или ехали верхом на маленьких, пушистых, по мнению Элен, смешных животных, напоминающих лохматых осликов, или сидели в открытых грубых телегах, вообще-то старались даже не поднимать глаз на черную карету и сторониться с её пути. Но заметив в окне грозного экипажа странную пассажирку, они с удивлением задерживали на ней взгляд, забыв об осторожности.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Между тем, сидящий напротив, спиной к движению, судья явно был недоволен происходящим. Он хмуро взирал на свою подопечную и в конце концов сделал ей замечание, попросив не приближаться к окну вплотную. Девочка полностью проигнорировала эту просьбу. И даже казалось стала липнуть к стеклу еще больше. Тогда Мастон Лург отложил свою любимую книгу и демонстративно задвинул плотные бархатные шторки, практически наглухо закрыв оба окна и оставив лишь небольшие щели со своей стороны. Элен, сидевшая возле левой двери, тут же попыталась восстановить статус-кво и вернуть себе обзор.
– Пожалуйста, прекрати, – сказал судья. – Я не хочу чтобы тебя видели.
Рука Элен, отодвигающая штору, на миг застыла, но затем девочка решительно завершила начатое. И почти минуту с упрямым выражением на лице неотрывно смотрела на тракт. Она чувствовала на себе пристальный взгляд судьи, но старалась делать вид, что полностью игнорирует сидящего напротив мужчину.
– Элен, – сдержанно и вроде бы вполне спокойно обратился он к ней.
Девочка продолжала смотреть в окно.
– Элен, я с тобой разговариваю. Будь добра, посмотри на меня.
Дочери Валентина Акари очень хотелось этого не сделать, но несмотря на спокойный тон судьи, она остро чувствовала его напряжение и может быть почти злость и потому всё же предпочла повернуть голову.
– Что? – Сухо спросила она.
– Я хочу чтобы ты отодвинулась от окна и села по центру скамьи.
Элен некоторое время внимательно смотрела на него и Мастон Лург решил, что она оценивает степень его раздражения. Видимо она сочла что эта степень не слишком велика и снова уставилась в окно. "Ты ошиблась", холодно подумал он.
Судья привстал, взял ребенка под мышки и перенес его в сторону от окна. Элен тут же взбрыкнула, её синие глаза запылали гневом. "Не прикасайтесь ко мне!", почти крикнула она и, извиваясь, попыталась освободиться от его ладоней.
– Сиди смирно, – жестко гаркнул судья и слегка встряхнул её. – Иначе я свяжу тебя. И мешок на голову одену, как раньше. А кричать бесполезно, ты в карете Судебной Палаты.
