и держал руку первого туземца, и камнем разбил ему голову, и вот тогда француз руку-то и отпустил.
В результате туземцы взбунтовались, и ученым пришлось быстро переправиться на другую сторону реки, оставив за спиной тело товарища; правда, отстреливаясь по дороге, они тоже убили туземца: один — один, так сказать, вышел у них счет. Много дней, переходя через горы и потом сидя в баре прибрежного городка на Борнео, антропологи ломали голову, размышляя, что это было и почему такое мирное племя вдруг преобразилось, стало диким и взбудораженным. Так, размышляя, они пришли к выводу, что ключ к ситуации — в слове, произнесенном туземцем, на которого «напали» или даже «унизили» обычным и совершенно невинным рукопожатием. Собственно, слово это, «дайийи», переводилось как «невозможность» или «каннибал», но также имело другие значения, например, «насильник», а если произносилось после вопля, то значило или могло значить следующее: «тот, кто меня насилует в жопу», то есть «каннибал, который трахает меня в жопу, а потом ест мое тело»; хотя также оно могло обозначать и того, «кто меня трогает (или насилует) и смотрит в глаза (чтобы съесть мою душу)». Антропологи, отдохнув на побережье, потом снова поднялись на гору, но туземцев больше не встретили.
Утомившись рассказыванием баек, Анский возвращался к Арчимбольдо. Ему нравилось вспоминать картины художника, о жизни которого он не знал — или делал вид, что не знал, — практически ничего, но это точно была жизнь без постоянных приключений и перипетий, как у Курбе; зато в его полотнах Анский замечал то, что, за неимением точного слова, обозначал как «простоту» — определение, которое точно бы не понравилось многим эрудитам и толкователям творчества Арчимбольдо.
Он полагал, что техника миланца — воплощенная радость. Конец всем условностям. Аркадия, куда еще не пришел человек. Не все картины, конечно, вот, к примеру, «Жаркое» — картина-перевертыш, которая, будучи повешенной одним манером, действительно изображает большое металлическое блюдо с жарким, причем хорошо видны молочный поросенок и кролик, а также ладони, возможно, женщины или подростка, которые хотят прикрыть мясо, чтобы оно не остыло; а если картину повесить, так сказать, вверх ногами, мы видим голову и грудь солдата в шлеме и доспехах, с удовлетворенной и дерзкой улыбкой, причем во рту не хватает зубов, и улыбка получается довольно злобной — а как же, ведь улыбается старый наемник, который смотрит тебе в глаза, и взгляд у него свирепее, чем у быка, — словно этот старый солдат знает о тебе, пишет Анский, нечто, о чем ты и сам не подозреваешь; одним словом, сплошная жуть, а не картина. «Юрист» (судья или какой-то высокий чин, с головой, составленной из мелкой дичины, и телом из книг) также казалась ему жуткой. А вот картины с четырьмя временами года — вот они чистая радость. Всё внутри всего, пишет Анский. Словно бы Арчимбольдо выучил только один, но зато самый важный, урок.
Тут Анский, противореча сам себе (мол, не знаю ничего про жизнь художника и знать не хочу), пишет: когда Леонардо да Винчи уехал из Милана в 1516 году, он завещал своему ученику Бернардино Луини заметки и некоторые рисунки, которые, по прошествии времени, юный Арчимбольдо, друг сына Луини, скорее всего, видел и хорошо изучил. Когда мне грустно и плохо, пишет Анский, я закрываю глаза и вспоминаю картины Арчимбольдо, и тогда грусть и тоска покидают меня, словно ветер, что сильнее их, умный ветер, вдруг задул на московских улицах.
За этим следуют разрозненные заметки, касающиеся его бегства. Вот несколько друзей всю ночь беседуют, обсуждая достоинства и недостатки самоубийства. В перерывах или мертвых паузах этого разговора о самоубийстве двое мужчин и женщина также заводят речь о сексуальной жизни одного известного, пропавшего без вести (на самом деле, уже убитого) поэта и его жене. Поэт-акмеист и его жена живут в мерзкой нищете безо всякой надежды на лучшее. Пара — два бедных, вышвырнутых отовсюду человека — превращает свою жизнь в очень простую игру. Игру секса. Жена поэта трахается с другими. Не с другими поэтами, ибо поэт и, соответственно, его жена, в черном списке, и другие поэты сторонятся их как прокаженных. Жена — красавица. Трое друзей, что беседуют в тетради Анского в течение всей ночи, согласно кивают. Влюблена по уши. Поэт также трахается с другими женщинами. Конечно, не с поэтессами и не с женами или сестрами других поэтов — этот самый акмеист стал ходячим ядом, его все избегают. Кроме того, о нем нельзя сказать, что он красавец. Нет, нет. Он некрасивый. Поэт, тем не менее, спит с работницами, знакомится с ними в метро или в очередях. Некрасивый — это да, зато обходителен и знает толк в комплиментах.
Друзья смеются. Действительно, поэт может декламировать (память-то хорошая) самые грустные стихи, и молодые, а также не очень молодые женщины проливают слезы, слушая его. А потом идут к нему в постель. Жена поэта настолько красива, что ей не нужна хорошая память, пусть та у нее даже получше, чем у поэта, жена спит с рабочими или моряками, сошедшими на берег в увольнительную, или с огромными вдовыми приказчиками, которые уже не знают, что им делать с жизнью и силой, и когда эта потрясающая женщина вторгается в их быт, им это кажется чудом. Также пара занимается групповым сексом. Поэт, его жена и другая женщина. Поэт, его жена и другой мужчина. Обычно это секс втроем, но бывает, что и вчетвером, и впятером. Иногда, ведомые предчувствием, они со всей торжественностью и официальностью знакомят любовников, и те через неделю влюбляются друг в друга, и более никогда не встречаются с поэтом и его женой, никогда более не приходят поучаствовать в этих маленьких пролетарских оргиях — или приходят, но кто знает наверняка? В любом случае, все это заканчивается арестом поэта — и тут уж никто ничего про него не знает, ибо его убивают.
Потом друзья вновь возвращаются к теме самоубийства, к его достоинствам и недостаткам, и так они беседуют до самого рассвета, и тогда один из них, Анский, покидает свой дом и Москву — без документов, легкая добыча для любого доносчика. Далее идут пейзажи, пейзажи, увиденные через оконное стекло, и грунтовые дороги, и безымянные полустанки, ставшие пристанищем беспризорников из книги Макаренко, и горбатые подростки, и подростки простуженные, с нитью соплей под носом, и ручьи, и черствый хлеб, и попытка ограбления, от которой Анский спасается, впрочем, не рассказывая как. В конце концов он добирается до деревни Костехино. Ночь. Шум ветра, который его узнал. И мать Анского, что открывает ему дверь и не узнает сына.
Последние записи в тетради
