Туземец вскрикнул, заизвивался. Фавн Сив к тому времени исчез из трубы, и Кахулка нырнул в отверстие следом за ним. Упав на спину, Тулага скользнул под световыми жгутиками, видя их хищное беспорядочное мельтешение прямо над лицом. Складки разошлись, пропустив ноги, он нащупал прижатыми к бокам руками сморщенные края мягкой диафрагмы и вывалился наружу.
* * *
Пещера с низким прямым потолком состояла из желе куда более темного, казавшегося грязным, – в глубине его застыло множество пылинок. Пол имел форму пологой воронки.
Со всех сторон сквозь толщу мягкого стекла сюда сходились воздушные трубы. Из одной лился поток света, будто скисшего, имеющего неприятный мутный оттенок. В центре воронки зияла круглая дыра, свет вливался в нее, пузырясь и пенясь, исчезал в вертикальном колодце.
На склоне сидели двое охранников в набедренных повязках. Как только беглецы один за другим вывалились из диафрагмы, туземцы приподнялись, вскидывая короткие трубки… и опустили оружие, узнав Молчуна.
– К Опаки иде? – спросил один. Фавн Сив радостно закивал в ответ.
Упав на склон воронки, слегка прогнувшийся под ним, Тулага сразу привстал, готовый прыгнуть на охранников, но, когда они мирно заговорили с Молчуном, успокоился. Кахулка, усевшись и вытянув ноги вниз, к дыре в центре, запричитал, трогая свое плечо. Волоски на щупальцах твари оставили несколько белых точек, будто дырочек, сквозь которые свет втянулся под кожу – теперь там медленно расплывалось ядовито мерцающее пятно.
– Кахулка отравиться! – стонал туземец. – Пече, жже… помирать бу…
– Ниче, – сказал один из охранников. – Мало яду, быстро пройде. Ниче, не плачь…
Тулага смотрел по сторонам. Световая жидкость текла бесшумно, испуская пузыри сияния; блеклые волны медленно ходили по стенам, по лицам и телам людей, по воздуху… И другие волны текли за границами воронки, в мутно-прозрачной глубине желеобразного вещества: огромные ленивые валы прокатывались мимо того места, где сходились воздушные трубы, ползли световые черви, тонкие и толстые жгуты, нити… Он поднял голову, но не разглядел ничего, кроме блекло-зеленого пространства, состоящего будто из спрессованной воды; посмотрел влево и вправо – и увидел все тот же мягкий мир и его световых обитателей.
– Ныря… – произнес охранник, показывая на круглое отверстие трубы, противоположное тому, через которое беглецы попали сюда.
Молчун кивнул, махнул рукой и полез в трубу. Кахулка привстал, все еще разглядывая свое плечо: пятно на нем поблекло, будто свет постепенно растворялся в теле. Низкий потолок, над которым плыли несколько червей, не позволял выпрямиться во весь рост; пригнувшись, бывший лодочник обошел центральное отверстие и полез вслед за Фавн Сивом. Тулага шагнул за туземцем, на ходу заглянув в колодец, но не увидел ничего, кроме плотной массы падающего куда-то в глубину света. Охранники не обращали на него внимания: сидели, прикрыв глаза, свесив между коленей руки. В правой у каждого была короткая трубка – теперь Гана разобрал, что это часть конечности паунога.
– Чем вы плюете из этого? – спросил он.
Один охранник остался сидеть неподвижно, а второй поднял голову, кинув на Гану равнодушный взгляд, сказал: «Иглучом», и вновь задремал.
– Чем? – переспросил Тулага.
Но больше туземцы на него внимания не обращали, и он полез вслед за спутниками, которые поджидали на другом конце трубы, оказавшейся совсем короткой. Она вывела беглецов в длинную полость, протянувшуюся вдоль отвесной каменной стены. Здесь росло нечто вроде безлистых деревьев, состоящих все из того же мягкого стекла, но принявшего форму кривых стволов с изогнутыми ветвями. Их пронизывали густо-зеленые жгуты, у основания соединенные в толстые стержни, выше расходящиеся по веткам сначала в виде тонких веревочек, а после – нитей. По этим своеобразным венам текли сгустки света, постепенно бледнея и пропадая из виду у кончиков ветвей. Под растениями виднелись световые корни, пропарывающие слои желе; они пульсировали, втягивая в себя мерцание из «почвы».
Среди деревьев лежало несколько тел, над которыми замерли трое туземцев. Как только рабы оказались в поле зрения, синекожие повернули головы, вскинув свои трубки, но тут же узнали Молчуна. Вслед за Фавн Сивом и Кахулкой Гана приблизился к охранникам. Четверо, что лежали на полу между деревьями, мало напоминали людей. Что-то разладилось в самой основе их плоти, словно некая сердцевина, хранящая память о том, как должно выглядеть человеческое тело, была уничтожена… Один из четверки оказался невероятно толст – и полнота его приняла уродливый облик, потому что занимала тело не равномерно, но заставляла его бугриться, будто под кожей в разных местах находились сферы размером с человеческую голову. У второго исчез нос, подбородок же расползся так, что лицо стало похоже на усеченный конус с очень широким основанием. Несоразмерно короткие ручки со сросшимися пальцами напоминали клешни краба. Остальные также несли в себе какие-то уродства, и все были мертвы: на лбу, груди или плечах расплывались обширные световые пятна. Не такие, как у Кахулки, – тогда казалось, что ядовитый свет проник лишь под кожу, у мертвецов же он пробрался куда дальше и лился теперь наружу из глубин плоти, из внутренностей и костей.
– Чем вы убили их? – спросил Тулага, вместе с Молчуном и Кахулкой разглядывая мертвецов. – И кто это?
– Безкуни, – откликнулся бывший лодочник. – Гварилки стрелять в них лучиками.
– Лучиками? Те, кого мы встретили раньше, назвали это иглучами.
Один из охранников оглядел Тулагу и сказал негромко:
– Много спрашивать – быстро умереть.
– Иде, иде, – заторопился Кахулка, когда Молчун скользнул дальше между деревьями.
На полянке посреди рощи сидели изможденный туземец в набедренной повязке и седой белокожий мужчина. На лице его Гана увидел необычную вещь: железное колечко с круглой стекляшкой, прикрывающей правый глаз, на котором оно удерживалось благодаря грязной веревочке, обмотанной вокруг головы.
В большой ржавой миске перед ними лежало несколько кисляков. Когда беглецы вышли на полянку, тощий туземец поднял голову, щурясь в блеклом свете, разглядел гостей и кивнул. Молчун, улыбаясь, взял из миски гриб, улегся на бок и стал есть. Кахулка опустился на корточки, склонил голову, коснувшись ладонью лба. Тулага тоже сел, хотя обошелся без почтительного приветствия.
Туземец что-то просипел, совсем тихо, – казалось, говорить громче он не способен. Кахулка подался к нему, тот повторил свои слова, и бывший лодочник, повернувшись к Гане, сказал:
– Велики вождь Опаки Убийца Боллов хочет, чтоб Платок отвечать: его брат, наместник гварилок Пулех, жив ли?
– Нет, – сказал Тулага, глядя в белесые, будто выцветшие глаза старого туземца.
Опаки несколько мгновений смотрел не моргая, будто не понимал слов, затем дернул головой и засипел – вскоре Кахулка перевел:
– Опаки спрашивать, ты видеть, как Пулеха убить? Кто это сделать, когда, где?
Гана ответил:
– Да, видел сам. Это было во дворце на Атуе. Камека, охранник монарха, пробил голову Пулеха своим топором по приказу Уги-Уги.
Когда он смолк, вождь откинулся назад, прижавшись спиной к прозрачному стволу дерева, прикрыл глаза и больше в разговоре участия не принимал.
Сидящий рядом с ним белый часто посапывал носом, молча разглядывая Гану, и тот наконец сам задал вопрос:
– Давно здесь добывают алмазы?
– Мы не знаем, – неторопливо произнес мужчина тихим голосом. – Те, кто создал прииск, понятия не имели о том, как дух Аквалона влияет на людей. Видимо, когда-то давно община отцеубийц поселилась в этом провале. Люди, которые практическую сторону своей веры превратили в добровольное жертвоприношение всех, кому исполнилось сорок лет… Ты должен понимать: такие люди уже безумны. Здесь же они окончательно свихнулись. Ну а после Уги-Уги каким-то образом нашел это место, провал и поселившихся в нем сближенцев, обнаружил, что в земле здесь много алмазов, ну и решил организовать добычу, подчинив отцеубийц себе.
