Багратион был уверен, что под Бородином русская армия не проиграла сражение, а, возможно, победила. Так думали в первые часы после сражения многие. Кутузов поначалу писал царю о свершившейся победе; обрадованный государь отвечал ему 31 августа рескриптом, в котором объявлял: «В вознаграждение достоинств и трудов ваших возлагаем мы на вас сан генерал-фельдмаршала, жалуем вам единовременно сто тысяч рублей и повелеваем супруге вашей княгине быть двора нашего статс-дамой»51. Сам Кутузов писал 29 августа будущей статс-даме: «Я, слава Богу, здоров, мой друг, и не побит, а выиграл баталию над Бонопартием»52. Для такого суждения, казалось, были основания: ночью французы, занявшие фактически все русские позиции, отошли с места боя — как полагают многие, чтобы не ночевать среди трупов на взятых ими русских батареях и флешах, где просто не было ни клочка свободной от человеческих и лошадиных тел земли. Но при этом они отошли недалеко, так что контролировали поле. Причем, по-видимому, часть из них располагалась в непосредственной близости от опустошенных русских позиций. Как вспоминает один из французов, ночевавший на русских позициях, Боссе, «из ружейных прикладов и обломков нескольких фур удалось развести огни, достаточные для того, чтобы поджарить конину — основное наше блюдо… Но вот что было ужаснее всего: около каждого огня, как только блеск его начинал прорезывать мрак, собирались раненые, умирающие, и скоро их было больше, чем нас. Подобные призракам, они со всех сторон двигались в полумраке, тащились к нам, доползали до освещенных кострами кругов, затрачивая на это крайнее усилие, последний остаток своих сил: они хрипели и умирали, устремив глаза на пламя, которое они, казалось, молили о помощи, другие, сохранявшие дуновение жизни, казались тенями мертвых»53.
Перенесенная людьми страшная битва, в которой русские армии выстояли, придала оставшимся в живых оптимизм и надежду на победу. Впрочем, другие ждали худшего. Как вспоминал Щербинин, «мы ожидали, что при первом мерцании дня неприятель нас задавит. Сколь велико было удивление наше, когда по восходе солнца, при совершенно ясном небе, мы не могли открыть неприятеля, сколько глаз видеть мог в отдаленность. 130 или, может быть, и 150 тысяч отошли ночью незаметно, как кошка»54. Стольких войск у Наполеона не было, но то, что ночью французы отошли с места битвы, подтверждают все участники сражения. В официальном известии от 27 августа было сказано, что «отбитый по всем пунктам» неприятель «отступил в начале ночи, и мы остались хозяевами поля боя. На следующий день генерал Платов был послан для его преследования и нагнал его арьергард в 11 верстах от деревни Бородино»55.
Где же правда? И почему она не голая
По поводу этого сообщения в литературе идут споры — уж слишком противоречит победная реляция реальным действиям русского командования на следующий день. Одни считали, что это был чисто пропагандистский прием для поддержания общего спокойствия в обществе; другие убеждены, что тут отразились намерения русского командования, выданные слишком поспешно за реальность. Наконец, третьи считали, что этим, вкупе с донесением императору об одержанной победе, Кутузов попросту обманул государя, выманил у него фельдмаршальский чин. Участник войны А. А. Закревский писал 28 сентября раненому М. С. Воронцову: «О бывшем деле 26-го числа напечатана чепуха; между прочим, написано, что Платов преследовал неприятеля на другой день 11 верст. Как можно писать Кутузову такие вздоры государю? За что произвели его в фельдмаршалы!»56 Неслучайно о решении отступить с армией с Бородинского поля, а также о намерении оставить Москву император Александр узнал не от Кутузова. В письме от 7 сентября государь с тревогой писал ему: «Князь Михаил Илларионович! С 29-го августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1-го сентября получил я чрез Ярославль от московского главнокомандующего печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, которое произвело сие известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал-адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь несчастной решимости»57. Спустя две недели, 17 сентября, государь опять писал Кутузову с удивлением: «Князь Михаил Ларионович! Не получая от вас с самого 4-го числа сего месяца никаких сведений о происшествиях во вверенных вам армиях, не могу скрыть от вас как собственного моего по сему беспокойства, так и уныния, производимого сею неизвестностию в С.-Петербургской столице». Действительно, Кутузов после сообщения об одержанной якобы победе и преследовании французов Платовым замолчал. Ростопчин видел во всем тонкую интригу фельдмаршала, который послал курьера с победным известием, рассчитывая, что тот явится ко двору в день тезоименитства императора, 30 августа, и победная «реляция Кутузова поднесется в виде букета». Судя по письму Александра Кутузову, курьер действительно явился 29 августа, накануне праздника. Но о решении оставить поле битвы и Москву сообщений Кутузова за эти дни не сохранилось.
Не высказывая предположений о причинах молчания Кутузова, не будем усматривать в процитированном выше официальном сообщении о победе недобросовестный умысел, стремление сознательно обмануть государя. В этом сообщении правда сочетается с ложью, реальность с желаемым, что в той обстановке было почти неизбежным. Правдой был отход французов с поля боя, но не на 11 верст и не к Колоцкому монастырю, а лишь на свои позиции, так сказать, к своим оставленным ранцам и шинелям. Правда и то, что часть победителей, как видно из приведенной выше цитаты о кострах, к которым тянулись со всех сторон умирающие, оставалась на завоеванных русских позициях. Ложью было известие о казаках, которые бездействовали во время битвы и никак уж не «преследовали неприятеля». Мечтой было желание начать контрнаступление, а реальностью — пришедшее чуть позже осознание невозможности начать его из-за огромных потерь. А. И. Михайловский-Данилевский в своих записках воспроизводит текст повеления генералу Дохтурову, которое в день сражения, «часу в четвертом после обеда», продиктовал ему Кутузов: «Я из всех движений неприятельских вижу, что он не менее нас ослабел в сем сражении, а потому, завязавши уже дело с ним, решился я сегодняшнего дня все войска, устроив в порядок, снабдив артиллерию новыми снарядами, завтра возобновить сражение с неприятелем, ибо всякое отступление при теперешнем беспорядке повлечет за собою потерю артиллерии». Михайловский-Данилевский заключает: «Из сего важного документа видно, что на отступление решились к вечеру, когда подробно узнали о претерпенных нами потерях»58. В четыре часа дня, когда Кутузов диктовал Михайловскому приказ Дохтурову, а потом кому-то другому идентичное послание Барклаю59, о потерях наверняка ничего не было точно известно… Думаю, что сведения о них были получены позже, ибо еще в ночь с 26 на 27 августа в штабе Кутузова была составлена диспозиция к будущему сражению. Но в течение ночи были обобщены присланные из частей донесения о потерях от воинских начальников. Обнаружилась их чрезвычайная значительность (кажется, даже преувеличенная из-за царившей в войсках неразберихи). Намеченное на утро 27 августа наступление было признано невозможным, и Кутузов решил отступить с поля битвы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
