Это стремление к «самовластию» яснее всего выражено в том, что называют государственным переворотом — Ассизе о верности (Assise de Ligece). M. Гранклод высказал свое мнение о ней: «Ассиза Амори господствует над всей политической жизнью обоих королевств (Кипра и Иерусалима); она является Великой хартией вольностей латинского Востока. Но в Сирии эта ассиза означала победу Иерусалимского короля и мелких вассалов над крупными баронами. Она… была составлена после победоносной войны, которую король Амори вел против Жирара де Сеста». Жирар Сидонский лишил одного из своих вассалов фьефа без суда. Амори I посчитал, что все держатели фьефов, даже те, кто не является непосредственными вассалами короля, все равно обязаны приносить ему тесный оммаж (что привязывало их к государю, в обход любых других феодальных уз); ни один сеньор не может потревожить своего вассала без «рассмотрения дела в курии»; все вассалы одного и того же сеньора составляют вместе сообщество равных, причем каждый из них обязан защищать другого против общего сеньора. Этот закон позднее обернется против самой королевской власти, но во времена Амори он особенно ограничивал крупных феодалов; в их доменах было трудно собрать достаточное количество сговорчивых «вассалов», чтобы собрать трибунал, тогда как из всех рыцарей королевства король с легкостью мог набрать трех судей и заседателей, необходимых для «созыва курии» и тем самым открыть дорогу произволу и «доброму удовлетворению» монарха{110}.
Амори извлекал пользу даже из правосудия: Гильом Тирский рассказывал, что он принимал подарки от судившихся, чтобы завершить дело с выгодой для них. Амори сам извинялся за это, под предлогом, «что государи более всего должны стараться стать богатыми, что увеличивает безопасность каждого и защиту королевства». Король, по его словам, обязан быть щедрым и большие средства ему необходимы, чтобы он мог ими одаривать. Однако его обвиняли в том, что он не контролировал должным образом отчеты своих чиновников: доверие к собственному окружению мешало ему проверить, как они осуществляют управление. Будучи энергичным королем, готовым сокрушить любую оппозицию, он показал себя таковым во время конфликта с орденом тамплиеров в 1173 г. Тамплиер Готье дю Мениль предательски перебил посланников вождя ассасинов к Иерусалимскому королю, провалив тем самым важные переговоры. Амори потребовал выдать преступника: магистр ордена ответил, что только он в праве привести к покаянию Готье и тот предстанет перед судом в Риме. Король атаковал резиденцию тамплиеров в Сидоне и захватил виновника. Гильом Тирский уверяет, что если бы Амори прожил больше, то упразднил бы орден{111}.
Наконец Амори I занимался расширением своего домена. Еще Балдуин III, в 1161 г., приобрел все фьефы дома Мильи в наблусском регионе, а также замок Марон. Амори воспользовался денежными затруднениями сеньора Бейрута, Готье III Бризбарра, которой должен был выкупать мать из сарацинского плена и хотел занять необходимую сумму. Жан д' Ибелен уверяет, что Амори запретил одалживать Готье деньги, чтобы вынудить его продать свою сеньорию. Как бы ни обстояло дело, король смог купить Бейрут (перед 1166 г.) в обмен на маленькое кастелянство Бланшгард (которое оставалось в руках семьи Готье до конца XIII в.) и «ассизу» от «цепи» Акры{112}. Этот истинно «капетингский» поступок, достойный скорее Филиппа Красивого еще более, чем Филиппа-Августа, который довершает портрет Амори I как короля с абсолютистскими устремлениями. Когда его советник и друг Миль де Планси, кажется, вознамерившийся продолжать политику Амори после его скоропостижной смерти, был убит, баронов официально обвинили в желании уничтожить одного из тех, кто наиболее яростно боролся против их независимости: «Некоторое люди говорили, что он погиб по причине своей преданности, а еще из-за того, что выступал против баронов, желавших причинять зло своим соседям»{113}. Королевская власть Амори I действительно превратила Иерусалимское королевство в монархию; и с ним Арденн-Анжуйская династия стала напоминать французских Капетингов: несмотря на препятствия в начале царствования Амори I, нельзя говорить о «феодальной республике» в отношении «королевства на Востоке» в период его правления. Успехи королевской власти ясно показали, что никакие препятствия не могли помешать иерусалимской монархии нормально развиваться, что продолжалось бы и дальше, если бы династия обеспечила себе должную преемственность.
VI. Бароны
Могущественные феодалы Иерусалимского королевства, то сотрудничавшие, то враждующие с королевской властью, наряду с церковью являлись главной силой в государстве. В феодальной иерархии Жана д'Ибелена, лица, схожие с двенадцатью пэрами Франции, занимают первое место среди них: это «бароны» в прямом смысле этого слова, граф Яффы и Аскалона, князь Галилейский, сеньор Сидонский, Цезарейский и Бейсанский, и сеньор Крака, Монреаля и Сен-Абрахама. Вместо последнего Жан д'Ибелен предпочел вписать в список четырех пэров барона гораздо более могущественного, графа Триполи.
Но нужно различать четырех баронов королевства и владельцев крупных бароний Севера, графов Триполи, Эдессы и князя Антиохийского. «Ни земля Триполи, ни Антиохии, отнюдь не принадлежит королевству», — писал Эрнуль, выражая тем самым довольно сложное положение вещей на практике: три барона, земли которых простирались к северу от реки близ Бейрута, Нахр-аль-Кальб, были связаны с Иерусалимским королем отношениями подчиненности гораздо более свободными, чем те, что объединяли государя и феодалов королевства как такового. Если графы Триполи и приносили оммаж королю, если сам король частенько управлял княжеством Антиохийским, то только потому, что он вел себя, скорее, не как сюзерен четырех государств, а как президент конфедерации христианских государств Сирии. Случаи, когда королю приходилось оказывать помощь князю или графу, Гильом Тирский относит к проявлениям его отеческой доброты — тогда как для своих непосредственных вассалов (hommes liges) сеньор был строго обязан оказать покровительство.
Вновь прибегнув к по-прежнему спорной терминологии, можно было бы сказать, что три крупных барона были скорее «верными», чем «вассалами» короля: их баронии были созданы независимо от короны, Антиохия и Эдесса еще прежде взятия Иерусалима (в Триполи только из-за борьбы между двумя соперниками король смог добиться оммажа от одного из них), и лишь престиж королевского титула, моральное превосходство владетеля Иерусалима и помощь, которую он оказывал во всех обстоятельствах трем князьям, позволили образовать меж ними иерархию, во главе которой и встал король{114}.
Но сеньории, напрямую подвассальные королю, простирались только от Нахр эль Муальмитаин, что у залива Джунийе, до Красного моря; дальше всех к северу находилась сеньория Бейрута (Барута), пожалованная в 1110 г. Балдуином I своему кузену Фульку Гинскому, тому самому сыну графа Балдуина Гинского, которого старый хронист Ламберт Ардрский назвал «графом Барута на Земле обетованной». Зажатая между Ливаном и морем, сеньория Бейрута Несколько увеличилась в размерах, когда Балдуин II построил для Готье I Бризбарра, наследника Фулька, укрепленный замок Мон-Главьен (1126 г.). Его брат Ги и племянник Готье II (1157–1164 гг.), а затем и сын последнего Готье III, вели долгую борьбу против арабских эмиров Гарба, о чем мы уже упоминали, до того дня, когда Амори I вынудил отдать ему Бейрут в обмен на маленькую сеньорию Бланшгард{115}.
Нахр Дамур отделял эту сеньорию от территории Сидона (Сайеты), которая принадлежала одной из ветвей семьи Гранье; Евстахий Гранье владел одновременно Сидоном и Цезареей, и его сын Готье I объединил их еще раз в 1131 г. (после смерти своего брата Евстахия II, сеньора Цезареи с 1126 г.). Затем Жирар Сидонский превратил старый финикийский порт в пиратское гнездо: Михаил Сириец уверяет, что «Иерусалимский король узнал о том, как сеньор Сайды [Сидона] снарядил корабли», — он выполнял функции адмирала королевства в 1153 г. — «наполнил их пиратами и причинил много зла, как христианам, так и туркам. В ярости король его изгнал». Согласно этому рассказу, Жирар, найдя убежище в Антиохии и получив во фьеф Баграс, вернулся к пиратству и был выдворен уже князем Антиохийским; тогда он направился ко двору Нуреддина, «власти которого пообещал покорить все побережье». И действительно, с турецкой армией он опустошал прибрежные земли королевства, когда король застал его врасплох и взял в плен: приведенный в Иерусалим, Жирар якобы нашел смерть на костре.
Для подлинности этой истории автор помещает ее в 1160–1161 гг.: однако Жирар, чье имя источники упоминают в 1164 г., был еще жив и в конце правления Амори I, когда выступал свидетелем при аннулировании брака своего сына Рено. Историк, должно быть, приукрасил очерк о разногласиях Жирара и короля{116}.
