Для Карлоса Ласерды переворот означал большие перемены в личной жизни. Согласно закону, вице-президент Мадзилли мог занимать пост президента в течение 120 дней. По истечении этого срока, учитывая, что Вашингтон предпочтет видеть на посту президента гражданское лицо, военным наверняка понадобится кто-нибудь в штатском, который и будет номинальным президентом до новых выборов. Кубичек вряд ли согласится стать таким человеком: согласно конституции, временное пребывание на посту президента лишит его возможности добиваться переизбрания на полный срок в будущем году. Вот почему американское посольство намекнуло Ласерде, что тот имеет все основания претендовать на пост президента до новых выборов.
Выступая по радио, Ласерда произнес одну из своих самых пылких речей. Окружив свой дворец мусороуборочными машинами, он призвал всех, кто его слышит, немедленно идти на баррикады и сражаться со сторонниками Гуларта.
Для Гордона и его группы, запершихся в американском посольстве, единственным источником информации в полдень 1 апреля были рассказы посыльных, которых они отправляли в город разузнать, что происходит. По их сообщениям, армия разогнала толпы студентов, и на этом все сопротивление, длившееся полтора часа, закончилось.
Понимая, что настал исторический момент, все находившиеся в кабинете обратили теперь взоры на посла, дожидаясь, что тот скажет по этому поводу. Он мог бы с полным на то основанием поздравить своих подчиненных с успешной операцией по «дестабилизации», но слово это получило широкое распространение лишь после свержения правительства Сальвадора Альенде в Чили. К тому же и придумал его не Линкольн Гордон.
Посол понимал, что должен что-то сказать. Пройдут годы, и Уолтере будет еще долго потом подтрунивать над Гордоном, вспоминая те «памятные» слова. Гордон тогда поднялся с кресла и сказал: «Включите кондиционер».
Американскому послу предстояло пережить еще один трудный день, но к ночи 2 апреля всем стало ясно, что военные установили полный контроль над Бразилией. К этому времени президент Джонсон уже послал новому режиму приветственную телеграмму. В ходе государственного переворота погибло всего человек 20, что позволило его организаторам утверждать, что он был бескровным. Кроме того, они назвали переворот «революцией».
Линкольн Гордон вдруг почувствовал смертельную усталость, как после какого-то кошмара. Вернувшись в свою официальную резиденцию, он впервые за многие месяцы крепко уснул.
Прилетев в Вашингтон, Гордон увидел, что у всех такое же приподнятое и радостное настроение, как и у него. Каждый хотел быть лично причастным к событиям в Бразилии. Уильям К. Дохерти, директор Американского института развития свободных профсоюзов, выступил с хвастливым интервью по радио. Он сказал: «То, что произошло в Бразилии, случилось не само по себе. Все это было спланировано заранее, за несколько месяцев вперед. В революции, в свержении режима Гуларта приняли участие многие профсоюзные лидеры, некоторые из которых обучались у нас в институте».
Гордон, человек сдержанный, считал, что другой политический деятель, Томас Манн, желая показать конгрессу всю мудрость американской администрации, тоже зашел несколько дальше, чем нужно, в своей хвастливой оценке роли США в перевороте.
Комментируя показания Манна, конгрессмены весьма охотно воздавали должное ему и его коллегам в государственном департаменте. Уэйн Хейс, член палаты представителей от демократической партии (штат Огайо), назван решение американского правительства тут же признать новый режим в Бразилии самым разумным решепием в области латиноамериканской политики США за долгие годы.
Генерал О'Мира напомнил конгрессменам о событиях, происшедших в Латинской Америке после вступления в должность президента Кеннеди. «В девяти странах, — сказал он, — военные хунты свергли избранные правительства». Генерал, однако, был далек от того, чтобы с укором указывать на кого-то пальцем. «Приход к власти правительства Кастело Браико в Бразилии, — сказал он, — спас эту страну от диктатуры, которая могла бы привести лишь к коммунистическому перевороту».
Конгрессмен Гарольд Гросс, республиканец из штата Айова, спросил:
— А разве сейчас там не диктатура?
— Нет, — ответил генерал О'Мира.
В Вашингтоне посол Гордон случайно встретился с Робертом Кеннеди. Министр юстиции все еще глубоко скорбел по своему убитому брату, но события в Бразилии несколько приободрили его.
«Что ж, Гуларт получил по заслугам, — сказал он Гордону. — Жаль, что он не послушал тогда моего совета».
Глава 4
Мало кто из американских граждан в Бразилии сожалел о перевороте, и меньше всех — полицейские советники. Чем теснее становились их связи с бразильскими деловыми и военными кругами, тем тверже они верили в то, что переворот назревал уже давно. Ничуть по беспокоило советников и то обстоятельство, что буквально за один день их роль резко изменилась: если раньше они занимались подготовкой полиции в стране с демократически избранным правительством, то теперь им придется готовить полицейские кадры в условиях диктатуры. Это различие, а также мысль о том, что перед бразильском полицией теперь, видимо, встанут совершенно иные задачи, нисколько но волновала ни Ю. Алексиса Джонсона, ни Байрона Энгла.
В феврале 1903 года Дэн Митрионе был переведен в Рио. Теперь он стал больше времени проводить с полковниками полиции, чем с рядовыми полицейскими, с которыми он встречался все реже и реже. Большинству младших офицеров он пришелся по душе, и вскоре в полицейском управлении заговорили о конкретных результатах его работы: появилось больше амуниции и боеприпасов, включая устройства для автоматической перезарядки револьверов, радиопередатчиков и снаряжения для борьбы с беспорядками. Кроме того, в полицейскую школу в Вашингтоне было принято больше бразильских слушателей. Митрионе ввел в обиход полицейский блокнот — обязательную принадлежность американских полицейских, куда они заносят все происшествия на дежурстве. Он также неустанно призывал командный состав меньше тратить времени на церемониал и побольше заниматься надзором, почаще выезжать из управления и проверять своих подчиненных на дежурстве.
Круг обязанностей Митрионе расширился еще больше, когда его пригласил к себе новый шеф полиции штата Гуанабара (армейский полковник) и сказал: «Всю свою жизнь я ездил в джипе, а теперь вот мне дали седан. Вы не покажете, как им управлять?» Митрионе охотно оказал полковнику эту услугу, и между ними завязалась дружба.
Каждое утро в течение четырех часов Митрионе обсуждал с новым начальником вопросы распределения бюджета, оснащения полиции оборудованием и расстановки кадров. Закончив с ним, Митрионе повторял все это с 12 старшими офицерами управления, после чего каждый из них должен был провести занятия на ту же тему с 12 подчиненными.
Митрионе и его секретарь работали в небольшой конторе, расположенной на территории полицейской казармы в центре города. Белые оштукатуренные стены и стеклянный потолок, закрывавший светильники, придавали комнате вид аквариума. Дверь Митрионе выходила на заасфальтированную баскетбольную площадку, позади которой виднелась небольшая церквушка, носившая название «Страдалица-богоматерь».
Впоследствии это название приобретет особый, издевательский смысл для вызывавшихся на допрос бразильцев. До до переворота полицейские в казарме считали, что если кто и страдает, так это они. Во всем мире, жаловались они, полицейские получают слишком низкое жалованье, перегружены работой и не пользуются поддержкой населения. Митрионе, теперь уже довольно бойко изъяснявшийся по-португальски, и сам нередко ворчал, хотя его предшественник никогда не осмеливался и слова сказать на этот счет, да еще по-португальски.
До переворота полицейские скрывали месяцами накапливавшееся недовольство. Каждый день они делились друг с другом впечатлениями о проявлении несправедливого к ним отношения со стороны приверженцев Гуларта. В школе, например, к детям полицейских относились плохо. Учителя с левыми взглядами ставили им плохие отметки лишь только потому, как они считали, что их отцы — «гориллы» (полицейские и армейские офицеры).
И бразильские, и североамериканские полицейские могли привести достаточно примеров того, как пресса, по их мнению, злоупотребляла своей свободой, как она либо подтасовывала факты, либо искажала их во всех материалах, касавшихся полиции. Пресса, например, всегда охотно сообщала о том, что полицейский по имени Маурисио Гимараис был пойман с поличным, когда пытался украсть корзину цветов из цветочного магазина, или что сыщик Северино Безерра да Снята из отдела краж и хищений сам стал жертвой воров, очистивших ему карманы на почте. Стоило вступить полицейским в перестрелку с революционерами (например, с опасными преступниками, убившими двух полицейских), как пресса тут же начинала кричать о расправе с политическими противниками.
