Потом в одной очень уважаемой многостраничной газете вышла громадная статья. На целых два разворота. В статье красочно описывались безобразия, происходящие на территории академии. Бандиты все известных в стране крупных группировок делили между собой упомянутую территорию. Ректор же был связан с группировками теснейшим образом, сам развёл в вверенном ему учреждении бандитский произвол. Убедительных доказательств у журналиста, автора статьи, хватало с избытком. Апломба поборника истины и справедливости - тоже. Маша читала, и сердце у неё падало. Славка, каким она знала и любила его, под пером поборника истины разрушался, переставал существовать. Ей было стыдно за Славку, стыдно, невозможно терпеть. Душа корчилась.
Газету привезла Маргошка. Дождалась, пока Маша прочитает, обдумает. Спросила язвительно:
- Ну, кто из нас лучше знает Стаса?
- Это не мой Славка, - мёртво прошептала Маша. - Он перестал быть самим собой. Это теперь не мой Славка.
Почему она тогда не подумала, что статья могла быть заказной? Допустим, шла борьба политических сил или серых кардиналов спортивной экономики, дрались за место ректора академии, за ту же пресловутую территорию, ещё за что-нибудь неизвестное простому народу? Примеров такого рода хватало с избытком. Может, у Славки, спасающего помирающую академию, не нашлось другого выхода, только лавировать между государством и организованными преступными группировками? Времена-то какие на дворе стояли. Воры в законе носили в карманах депутатские "корочки", высшие государственные чиновники воровали миллиарды, вывозили народное достояние из страны, никого не стесняясь и особенно не маскируясь. Нет, оправдательные мысли появились у Маши значительно позже. А тогда она сказала Маргошке, шевеля одеревеневшими губами:
- Это теперь не мой Славка.
- Твой, не твой, но его попрут из ректоров, - опечалилась сестра. - На второй срок в Думу не пустят.
Пустили на второй срок. Без грандиозной помпы его первых выборов, тихонько, но пустили. Из ректоров, по выражению Маргошки, попёрли. Зато через некоторое время он всплыл заместителем российского представителя в очень значимом международном комитете, председателем федерации одного из восточных единоборств. Вышел на новый уровень? И теперь уже Маша сказала сестре:
- Вот, а ты мне не верила. Ни в одно, ни в другое.
"Другое", во что не верила Маргошка, казалось неожиданным. В первых кадрах популярного сериала про одинокого мстителя из бывших Ментов и его борьбы с бандитами показывали Славку. Он, в белом кимоно, сидел на татами. С плоским, невыразительным лицом, с опущенными долу глазами, и был удивительно похож не на себя нынешнего, а на прежнего, того, в юности. Маргошка, три раза посмотрев сериал, отказывалась признавать в спокойно сидящем, опустившем глаза борце Славку.
- Зачем ему это?
Маша улыбалась. В жизни надо всё попробовать, - давным-давно декларировал Славка. Всё и пробует.
Совсем недавно, два года назад, на громкой, обсуждаемой по всему миру, международной встрече у него случился инфаркт. Маша с Марго страшно волновались, переживали, искали информацию о Славке, где только можно. Обе были готовы мчаться в Германию. Да только кто их к Славке пустит? Туда отправились его жена и сын. Какие именно, СМИ умалчивали. Сёстры терялись в догадках. Первые? Вторая жена и сын от первого брака? Вторая жена и её ребёнок? Маша успокаивала себя и Маргошку наиболее веским доводом. У них нет денег. И взаймы столько взять не у кого. Тем более, Славка пошёл на поправку. Он редко болел, всегда был крепким, здоровым. Его любимые семёрки вывезут. Он вообще в рубашке родился. А он возьми и умри через пару месяцев. В сорок два года, как его отец. Не помогли семёрки.
Маша, после сообщения Шурика, читала добытые в Интернете краткие отчёты о смерти Закревского. Славку нашли утром, в гостинице, в его номере, уже мёртвым. Врачи констатировали смерть от сердечной недостаточности. Отчёты вызывали много вопросов своей краткостью и недоговоренностью. У Маши роилось в голове: сам умер, убили его, не было ли с ним ночью женщины? Без женщин он не мог, бабником был законченным. Всё искал единственную, только под него сотворённую. Вроде, находил, но и ей изменял, продолжал поиски. "Единственные" не выдерживали. Ещё бы. А кто на их месте выдержит?
Маргошка, долго поддерживавшая связь с сестрой Болека Галкой, регулярно катавшаяся к подружке в гости, следовательно, имевшая свежую информацию, рассказывала:
- Болек жалуется, что Стас замучил. На каждую вечеринку приводит новую девушку и громко объявляет её своей женой.
- А вечеринки у них теперь часто бывают? - с интересом взглядывала на сестру Маша.
- Как раньше. За исключением твоего дня рождения и Танькиного.
- Значит, ребята не хотят его девушек жёнами признавать?
- Болек говорит, в последний раз, когда Стас очередную девушку женой представил, они все не сдержались, загоготали. Девушка не поняла, расстроилась до слёз. Стас с ребятами поругался. А они ему в ответ бойкотом пригрозили. Они же правильные все. Казимирыч в туман свалил, всего два раза в год объявляется, так на его вахту заступил Болек, блюститель нравов. У него жена, дети. Не хрена, мол, его семье дурной пример подавать, и вообще, разлагать компанию. Погонят его к чёртовой матери, если не перестанет к ним своих шлюх таскать.
- Узнаю Болека. И словечко узнаю. Что Славка? Перестал?
- Не знаю. Посмотрим.
- Тут и смотреть нечего. Перестанет, как миленький. А захотят ребята, так и женится по второму заходу. Друзья для него - святое. Высоко Славка забрался, совсем другой уровень, седьмое небо, а их не бросает, дорожит ими.
- Они, жаль, не ценят.
- С какой стати? Почему они должны ценить? В нашей компании всегда все были равны, у всех права и обязанности одинаковые. Никто не лучше и не хуже другого. Ни нос задирать, ни кланяться до полу некому. Ты только то, что ты есть - ни больше, ни меньше. Тебя любят не за успех, не за должность, не за деньги, не за талант. Просто потому, что ты - это ты. Вот что Славке дорого.
- Да ну вас, все вы какие-то чокнутые.
Не чокнутые. Сложились в компании неписанные правила, негласные нормы поведения, одно из которых Таня с Машей как-то на досуге сформулировали: в своём гнезде не гадить, грязь туда не тащить, уважать товарищей. Весь вопрос лишь в том, что они понимали под грязью. С юношеским максимализмом щедро лепили ярлыки: то - грязь, это - гадость, вот это - настоящая мерзость. Не удосуживались поближе рассмотреть, задуматься, торопились с вердиктами, основываясь на незначительных эпизодах, на обрывках информации.
