— Подумай. Это мудро, потому что никогда не следует принимать решение, не обдумав его. Завтра ты можешь сообщить мне, отправишься со мной или поедешь с другом Булатовича дальше. А сейчас давайте отдохнем, потому что я уже немолод и устал в дороге…
Негус что-то гортанно выкрикнул, и появились его слуги и солдаты. Поднявшись, Менелик учтиво поклонился и вышел, сопровождаемый челядью и охранниками, а поручик Курбанхаджимамедов заметил:
— Я бы на вашем месте согласился, юноша. Любой натуралист-исследователь счел бы за счастье присоединиться к свите императора. Вы можете увидеть многое, чего другим не покажут, и побывать там, куда других не пустят.
— Я не знаю, готов ли… Путешествие может слишком затянуться, — с сомнением сказал Гумилев.
— Тем не менее подумайте. А сейчас давайте и вправду отдохнем — к тому же нас ждет пышный ужин, так что неплохо бы немного прогуляться. Не угодно ли прокатиться верхом?
Однако от прогулки Гумилев отказался, потому что чувствовал тяжесть в желудке от непривычной пищи. Он немного почитал, лежа в тени, а после задремал и проснулся оттого, что кто-то негромко разговаривал поодаль. Это были Эйто Легессе и толстяк Джоти Такле; они яростно спорили, стараясь не повышать голоса. Заметив, что Гумилев проснулся и смотрит на них, Джоти Такле расплылся в приветливой улыбке и закивал, а бельмастый коротко велел что-то толстяку и пошел прочь. Гумилев помахал в ответ рукой и отправился умываться — оказалось, что он проспал более четырех часов.
Вернулся Курбанхаджимамедов.
— Нам не очень-то доверяют, юноша, — поведал он. — За мной в отдалении следовали двое всадников из отряда негуса. Не мешали, но явно давали понять, что я под строгим присмотром.
— Это понятно — все же здесь гостит сам негус.
— Однако мне что-то не нравится… — задумчиво сказал поручик.
Ужин тем не менее прошел еще более помпезно, чем обед, и Гумилев отправился спать с переполненным желудком и тяжелой от коварного тэджа головой. Укладываясь спать, он беспрестанно рассуждал о предложении Менелика и почти уже решил, что отправится с негусом. Заключив, что утро вечера мудренее, Гумилев уснул.
Спал Николай беспокойно — ему снилась то пыльная буря, забросавшая его песком с головою так, что нечем было дышать, то дельфины, выпрыгивающие из воды и с отвратительным хрюканьем пытавшиеся схватить его своими зубастыми рылами, то трехпалый карлик-урод из кофейни в Джибути…
Проснулся Гумилев совершенно разбитым и обнаружил, что лишь недавно минула полночь. Но спать не хотелось; поворочавшись, Гумилев решил, что небольшой моцион в ночной прохладе ему не помешает, и вышел во двор.
Деревня спала. Где-то за ее окраинами выл со всхлипами неведомый зверь, высоко в небе сияли звезды, такие непривычные и чужие. Было совершенно темно, передвигаться приходилось едва не ощупью, только у входа в домик, где спал Менелик, стояли два светильника, а подле них — охранники с копьями и мечами.
Гумилев зевнул — как известно, чтобы вернуть сон, нужно немного замерзнуть… Он уже повернулся было, чтобы вернуться к своему ложу, как во дворе появился бельмастый фитаурари Эйто Легессе. Вероятно, бдительный военачальник проверял посты. Охранники тут же подобрались, а фитаурари подошел к ним ближе, что-то тихо сказал одному, затем второму.
Того, что случилось потом, Гумилев никак не мог ожидать. Эйто Легессе неуловимым движением вынул из-под своей леопардовой накидки кинжал и ударил им в горло охранника. Тот выронил копье и рухнул на землю, едва не перевернув светильник. Второй смотрел на происходящее, выпучив глаза, и тут же последовал вслед за первым.
Оглянувшись по сторонам, Эйто Легессе быстрым скользящим шагом направился прямо к Гумилеву. Поэт зашарил по стене у себя за спиною, пытаясь вжаться в нее и остаться незамеченным и — о, счастье! — нащупал нишу, в которую тут же юркнул и затих там, как мышь. Фитаурари прошел мимо, не выпуская из рук кинжала, и скрылся в доме.
Гумилев перевел дух и неосознанным движением погладил скорпиона, который так и лежал в кармане. Потом на цыпочках выбрался из своего укрытия, пересек двор и подошел к мертвым охранникам. Нужно было взять револьвер, подумал он, но туда ведь пошел бельмастый… А если он хочет убить поручика?!
Но возвращаться Гумилев не решился. Вздохнув, он перекрестился и вошел в покои негуса.
Там горели свечи и пахло благовониями; сам Менелик спал, раскинув руки, но тут же открыл глаза, хотя Гумилев старался двигаться бесшумно, сел и воскликнул:
— Кто здесь?
Неизвестно откуда в руке у него появился небольшой браунинг — вероятно, негус хранил его под подушками.
— Это я, русский, слагающий стихи, — прошептал Гумилев, прижимая палец к губам. — Я не желаю тебе зла, негус негести!
— Что ты здесь делаешь, русский?! — прошептал в ответ негус. — И как тебя пропустили мои охранники?!
— Твои охранники мертвы, негус негести. Их убил твой человек, Эйто Легессе.
— Что ты говоришь, русский?! — возмутился Менелик.
— Выйди и посмотри.
Негус осторожно встал, обошел Гумилева, не опуская пистолета, и на мгновение выглянул наружу.
— Их мог убить и ты, — сказал он неуверенно.
— Но почему тогда я не убил тебя?
— Я проснулся. У меня оружие. К тому же зачем Эйто Легессе станет убивать своих солдат?
— А зачем их убивать мне?
Негус помолчал, хмуря брови. Гумилев ждал.
— Сейчас мне должны принести лекарство, — сказал наконец Менелик. — Я принимаю его в определенное время, несколько раз, ночью и днем. Меня пытались отравить, и мой лекарь, еврей Иче-Меэр, велел принимать лечебные настои, которые готовит сам… Сядь вот туда, — негус показал стволом пистолета на темный угол помещения, — и накройся холстом. Жди.
Гумилев послушно сделал то, что его просили. Теперь он ничего не видел и мог ориентироваться лишь по слуху. Конечно, Менелик мог его попросту убить или отдать страже, но Гумилев почему-то верил негусу.
Через минуту или две — время тянулось медленно, словно патока, — кто-то вошел. Судя по одышливому голосу, это был тучный человек, видимо, Джоти Такле. Он долго и виновато что-то объяснял Менелику, негус отвечал, потом толстяк, шаркая, покинул спальню.
— Выходи, русский человек, — велел Менелик.
Гумилев откинул в сторону душную холстину и выбрался из угла. Негус, уже без пистолета, указал на серебряный кувшинчик с горлышком, замотанным тряпицей.
— Это лекарство. Его принес не мой лекарь Иче-Меэр, а Джоти Такле. Он сказал, что лекарь поскользнулся и вывихнул ногу, а потому не мог прийти сам.
Гумилев молчал, выжидая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
