Дорога под ногами явно не была предназначена ни для ходьбы, ни для – тем более – езды на автомобиле или ином транспортном средстве.
Я отворила калитку и прошла во двор. За мной следовал Родион. Во дворе визжала пила: Нина Григорьевна пилила дрова. Бензопилой. Опилки летели тучей.
– Здравствуйте, – сказала я.
Она обернулась и широко раскрыла глаза:
– Мария?
– Да, это я. Нина Григорьевна, Михаил Петрович дома?
– Дома, – удивленно ответила она.
– Могу я его видеть?
– Да, но…
– Что?
– Он болен и лежит в постели.
– Я не потревожу его. Мне просто нужно с ним переговорить. Коротко.
– Ну, хорошо, – отозвалась она. – Пойдемте, я вас провожу. А кто это с вами?
– Я подожду во дворе, – сказал Родион.
Михаил Петрович Николаев лежал в постели, закрывшись одеялом до самого носа. На его лбу выступили капли пота, его трясло – Николаева сильно лихорадило.
При моем появлении он так и подскочил на кровати и выпучил глаза: уж кого-кого, а эту чертову бабу из «Частного сыска» он здесь увидеть не ожидал.
При этом резком движении одеяло свалилось с него, и я увидела, что его левое плечо крепко и основательно забинтовано, и на повязках видны пятна засохшей крови.
– Не буду больше мучить вас, Михаил Петрович, – сказала я, стараясь сдержать клокочущую во мне ярость, – не буду проверять, есть ли у вас на плече татуировка в виде глазастого солнышка за тучами. Мне интересно только одно: почему Джино пригласил на съемки той сцены именно вас и почему он пригласил вас повторно?
Михаил Петрович сидел на кровати, вжав голову в могучие плечи. Облизывал серые губы. Потом произнес хрипло:
– Он несчастный мальчик. Он не изменился, когда стал богатым и сильным. Этот Кравцов отбил у него Наташу, и Паша решил отомстить и ей, и ему. Наташка – продажная сука. Она смеялась Паше в лицо. И Паша отомстил. И я помог ему. Как же не помочь ему, если он один-единственный человек, которого я когда-либо любил. Даже после того, как я бросил его мать и женился на этой суке Нинке. А я ему ничего не дал… даже фамилия у него – и та материна.
Мне вспомнились смущенные и отведенные в сторону глаза Нины Григорьевны, когда она говорила о Паше Матвееве: «А отец его… а отец его сторожем в церкви работал и по пьянке с колокольни упал».
Вот, наверно, с тех пор и сдвинулся Михаил Петрович по фазе. Хотя нет, вероятно, таким он был от рождения, потому что…
– …Не родился бы тогда у вас такой сын-выродок, – договорила я свою мысль вслух. – Паша, надо думать, пообещал вам кусок от того жирного финансового пирога, что останется после Кравцова. Человека, что наставил вам рога в Сочи в июле семьдесят пятого и представился вашей жене как Эрик. Кстати, а где ваш сынок?
– А он умер, – хрипло сказал Михаил Петрович. – Мы выбрались из подземного хода, и через несколько метров он упал и умер. Ему же голову пробили канделябром.
– Понятно, – сказала я и, подняв глаза на застывшую в дверях Нину Григорьевну, слышавшую последние слова своего мужа, произнесла:
– На этот раз, кажется, я не смогу пообещать вам, Нина Григорьевна, что никто не арестует вашего мужа…
Эпилог
Николаев сказал правду. Через несколько дней в самом деле нашли труп молодого мужчины с пробитой головой. И хотя ребята Кравцовой прочесывали окрестности виллы Джино, его не сразу обнаружили, так как он лежал в глубоком овраге…
