И кстати о презренном металле: миссис Дайер, которую я бы с удовольствием похитил, не будь мое сердце уже занято по другому адресу, вчера уведомила меня, что я занесен в списки местных налогоплательщиков. Ну, разве они не преследуют нас, эти сборщики налогов? Разве не норовят вытянуть все до последнего гроша, до последней драхмы? Может быть, все-таки существуют гуманитарные исключения? Уж конечно, Оливер — это особый случай, он должен значиться под отдельной рубрикой.
ДЖИЛИАН: Теперь он делает это каждый раз. Не приходится даже ждать, чтобы волосы растрепались, — берет с табурета гребень, отстегивает заколку, зачесывает волосы назад и снова закалывает. А я вся горю.
Я встала и поцеловала его. Открытым ртом прямо в рот. Поглаживая пальцами затылок и плечи, прижимаясь всем телом, чтобы он мог тронуть меня, где захочет. Так я стояла, целуя его, пальцами лаская его затылок, телом готовая к прикосновению его ладоней, даже расставив ноги. Целовала и ждала.
Я ждала.
Он ответил на поцелуй, рот в рот. А я все ждала.
Потом он отстранился. Я смотрела ему в глаза. Он взял меня за плечи, повернул от себя и подвел обратно к мольберту.
— Пойдем в постель, Оливер.
А он знаете что сделал? Надавил мне на плечи, чтобы я села на свой рабочий стул, и даже вложил мне в пальцы ватный тампон.
— Я не могу работать. Сейчас не могу.
Что характерно в Оливере, это что он наедине со мной совсем другой, чем при людях. Вы бы его не узнали. Тихий, больше слушает, говорит безо всяких выкрутасов. И вовсе не выглядит таким самоуверенным, каким, наверно, кажется другим. Знаю, что вы хотите услышать: «Оливер на самом деле очень ранимый». Знаю и поэтому не скажу.
Он сказал:
— Я тебя люблю. Я тебя обожаю. Я хочу быть с тобой всегда. Я хочу жениться на тебе. Хочу все время слушать твой голос.
Мы в это время сидели рядом на диване.
— Оливер, возьми меня. Так надо.
Он встал. Я думала, он поведет меня в спальню, но он стал ходить по мастерской, из угла в угол.
— Оливер, это будет правильно. Будет правильно, если…
— Я хочу тебя всю, — сказал он. — Я не хочу часть. Мне нужно все.
— Я — не товар.
— Я не в том смысле. Мне не нужна только любовная связь с тобой. Романы… любовные связи, они… ну, не знаю… все равно как снимать с кем-то на пару, таймшером, квартиру в Марбелье. — Тут он вдруг остановился, испуганно взглянул на меня, словно ужаснулся, что обидел меня таким сравнением. И сказал, как бы оправдываясь: — На самом деле Марбелья — это прекрасно. Ты даже не представляешь себе, до чего там хорошо. Я помню одну маленькую площадь, всю обсаженную апельсиновыми деревьями. Когда я там был, шел сбор апельсинов. Кажется, в феврале. Естественно, приезжать надо в межсезонье.
И знаете, чувствовалось, что он в панике. Вообще на самом деле Оливер, я думаю, гораздо менее самоуверен, чем Стюарт. В глубине души.
— Оливер, — говорю я ему, — мы же договорились, что я не квартира в Марбелье, снятая по таймшеру. Перестань, пожалуйста, ходить. Поди сюда и сядь.
Он подошел и послушно сел на диван.
— Знаешь, меня отец бил.
— Оливер…
— Правда, правда. Не в том смысле, что шлепал, когда я был маленький. Это, конечно, тоже. Но он любил бить меня бильярдным кием сзади по ногам. Любимое его наказание. Довольно болезненно, между прочим. Спрашивал меня: «По ляжкам или по икрам?» И я должен был выбирать. В смысле боли особой разницы нет.
— Бедный. — Я положила ладонь ему на затылок. Он заплакал.
— А когда умерла мать, стало совсем плохо. Он как бы взыскивал с меня за это. Может, я слишком на нее похож был. Но потом, однажды, мне было, я думаю, лет тринадцать-четырнадцать, я решил больше не поддаваться Старому Подлецу. Не помню, чем я провинился, на его взгляд, я постоянно что-то делаю, заслуживающее наказания. Он, как обычно, спросил: «По ляжкам или по икрам?» Но я ответил: «Сейчас ты сильнее меня. Но не всегда так будет, и если ты теперь еще хоть раз меня тронешь, клянусь, когда я стану сильнее, я изобью тебя так, что ты костей не соберешь».
— И как же?
— Я не надеялся, что это на него подействует. Я весь дрожал, я был меньше ростом, и я думал: «Какое это дурацкое выражение: изобью так, что костей не соберешь. Он просто посмеется надо мной». Но он не посмеялся. Он перестал меня бить. Перестал раз и навсегда.
— Бедняжка Оливер.
— Я его ненавижу. Теперь он старый, но я все равно его ненавижу. Ненавижу за то, что он сейчас тут, с нами, в этой комнате.
— Его нету. Он уехал. Снял квартиру тайм-шером в Марбелье.
— Господи, почему у меня не получается? Почему я не могу ничего правильно сказать, тем более — сегодня? — Он снова встал с дивана. — Я все это говорю не так. — Он опустил голову и не смотрел на меня. — Я тебя люблю. Я буду любить тебя всегда. И никогда не перестану. А теперь мне лучше уйти.
Часа через три он мне позвонил.
Я ответила:
— Да?
— Я тебя люблю.
Я положила трубку. И почти в ту же минуту в замке заскрежетал ключ Стюарта. Я вся горела. Захлопнулась входная дверь. «Есть кто дома? — громко, нараспев крикнул Стюарт, как он всегда кричит, чтобы было слышно повсюду. — Есть тут кто-нибу-удь?»
Что мне делать?
ОЛИВЕР: Доводы против любовных связей, записанные тем, кто имел их в избыточном количестве:
1) Вульгарность. Любовные связи бывают у всех, то есть абсолютно у всех — у священнослужителей, у членов Королевской Семьи, даже монахи как-то умудряются завести интрижку. Интересно, почему они не натыкаются друг на друга, шныряя по своим коридорам из спальни в спальню? Бум-бум — кто тут?
2) Предсказуемость. Ухаживание, победа, охлаждение, разрыв. Одна и та же набившая оскомину сюжетная линия. Оскомину набила, но тем не менее манит. После каждого краха — поиски следующего. Не откроется ли новый, свежий мир?
3) Система таймшера. По-моему, я очень точно выразил эту мысль в разговоре с Джилиан. Как можно отдыхать в свое удовольствие, зная, что хозяева ждут, когда ты уедешь и они смогут вернуться в свою квартиру? В постели с возлюбленной наперегонки со временем — это не мой стиль. Хотя при некоторых условиях это тоже бывает чертовски заманчиво.
4) Ложь. Прямое следствие пункта 3. Любовные связи растлевают — это говорю я, тот, кто… и т. д. Неизбежное следствие. Сначала лжешь одной партнерше, затем, и очень скоро, начинаешь лгать второй. Зарекаешься, что не будешь лгать, но все равно лжешь. Вычерпываешь маленький прудик чистых эмоций тяжелым бульдозером хитрых уловок. Вот муж в тренировочном костюме выбегает из дому на пробежку трусцой, а у него в кармане побрякивает мелочь на телефон. Бряк, звяк — «а вдруг захочется по пути выпить газировки, дорогая». Звяк, бряк, звенит ложь.
5) Предательство. Все радуются успеху мелкого предательства. Удовлетворенно потирают руки, когда Ловчила Роджер в 27-й серии снова выходит сухим из воды — тем более это делается элементарно. Стюарт — мой друг — да, друг, — а я отнимаю у него жену. Это уже Большое Предательство, но, по-моему, Большие Предательства переживаются легче, чем мелкие. Любовная связь была бы мелким предательством, и я не думаю, чтобы Стюарт пережил его легче, чем Большое Предательство. Видите, о нем я тоже думаю.
6) Я еще не получил результатов анализа на СПИД.
Конечно, я не так изложил все это Джилиан. Не совсем так. Честно сказать, я на самом деле, кажется, наломал дров.
ДЖИЛИАН: На пути к метро на самом углу в конце Барроклаф-роуд есть лавка зеленщика. Я там купила сладкий картофель. Вернее, СЛАДКИЕ КАРТОФЕЛИ. Хозяин лавки от руки заполняет ценники на продуктах красивым письменным почерком. И все без исключения, что у него продается, ставит во множественном числе: КАПУСТЫ, МОРКОВИ, ПЕТРУШКИ, УКРОПЫ — там все такое можно купить — БРЮКВЫ и СЛАДКИЕ КАРТОФЕЛИ. Нам со Стюартом это казалось смешно и немного трогательно: человек все время упрямо делает каждый раз одну и ту же ошибку. А сегодня я проходила мимо зеленной лавки, и вдруг мне эти ценники перестали казаться смешными. ЦВЕТНЫЕ КАПУСТЫ. Как это пронзительно грустно. Не оттого, что человек не знает грамматики, не в этом дело. А оттого, что он не исправляет своей ошибки. То ли ему говорили, что так неправильно, а он не верил, то ли за все годы, что он там торгует, никто ему на ошибку не указал. Непонятно даже, что печальнее, а вам как кажется?
Я все время думаю об Оливере. Даже когда я со Стюартом. Мне иногда просто невыносимо, что Стюарт такой жизнерадостный. Неужели он не видит, о чем я думаю, о ком я думаю? Почему он не читает у меня в душе?
СТЮАРТ: Присядьте. Вам нравится Патси Клайн?
Тлеют в пепельнице две сигареты,Мы сидим вдвоем, любовью согреты,В маленьком уютном кафе.Но приходит третий, чужой человек,Чтобы нарушить наш тет-а-тет.И теперь сигарет стало три.
Бедняжка Патси, она умерла. А у вас, между прочим, все еще та сигарета за ухом. Выкурили бы.
